Это продолжение. Начало по ссылке: "Суть уголовного дела против Шевченко: "А чтобы не писал больше". Часть 1"

В открытом заседании Василеостровского районного суда 29 марта 2021 года прошли прения по обвинению журналиста и банковского аналитика Владимира Шевченко в вымогательстве. Представляем речь адвоката Мелешко в защиту Шевченко.

О квалификации следователя

Обвинение говорит, что он пишет, чтобы встретится с Бетехтиной. А сам Шевченко, не подозревая, что его записывают, говорит совершенно о другом. Как минимум, объяснить, почему же всё таки написание этих статей обвинение считает некой подготовкой к шантажу. А ведь это у нас на стр.1 обвинительного заключения, и в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, написано, что Шевченко с целью создания условий запланировал завладеть денежными средствами банка, для чего разместил на сайте www.finnews.ru сведения, позорящие банк. Это же написано. Надо же какое-то доказательство этому утверждению [привести]. Бетехтина ничего не говорит о том, что Шевченко специально писал. Сам Шевченко в разговоре тоже ничего не говорит. На судебном следствии мы таких обстоятельств не установили.

Откуда это взялось? Только из головы следователя? Этого не достаточно. Нужно хоть какое-то доказательство. Вам нужно будет написать, если выносить обвинительный приговор. Если действительно Шевченко запланировал шантажировать банк. И создаёт условия для того, чтобы этот шантаж состоялся. Есть этому такие-то доказательства. Но какие? Пусть прокурор воспользуется правом реплики, и сошлётся в этой части на какие-то доказательства. Но таких нет.

Начали мы с того, что следователь был далеко не низок в своей квалификации. Он абсолютно правильно понял, что, не определив характер сведений, распространением которых угрожал Шевченко, невозможно предъявить обвинение в вымогательстве шантажом. Потому что эти сведения должны носить позорящий характер. И это нужно устанавливать. Сам текст уголовного закона подсказал ему необходимость указания таких сведений. Но сделал он это не с первого раза.

Если посмотреть обвинение, которое предъявлялось Шевченко несколько ранее. Оно, конечно, не является предметом рассмотрения по настоящему делу. Но, тем не менее, там три фразы относительно угроз Шевченко были сформулированы слегка по-другому. Там было написано, что Шевченко дополнительно угрожал разместить и распространить вышеуказанные сведения. Не написано было [слово] "их". И можно было в принципе толковать – это относилось к позорящим или ко всем сведениям, которые ранее указывал следователь в постановлении.

Но сейчас эта неясность ушла. Ему квалифицированные люди, видимо его руководители, когда возвращали дело, вполне правильно сказали: ты конкретные сведения должен определить. Абстрактно они не определяются. И он определил. В том числе с использованием местоимения "их".

Надо сказать, что судебная практика по делам о вымогательстве шантажом также исходит из того, что угроза распространения сведений должна касаться не абстрактных комментариев в будущем, а распространением конкретных позорящих сведений.

О практике российской и мировой

Напомню, что в 2018 году блогер из города Сочи Валов был осуждён Лазаревским судом Сочи за требования под угрозой удаления конкретных сведений о бассейне депутата Госдумы Напсо, расположенном на побережье моря в водоохранной зоне. И за угрозу опубликовать в интернете конкретные фотоснимки указанного бассейна. И там была конкретика относительно сведений, которым угрожали потерпевшему – уже была сделана фотография. При этом, к моменту вынесения приговора, сведения, который Валов всё-таки распространил, были в отдельном исковом производстве признаны порочащими депутата Напсо. То есть, к моменту приговора уже было и решение гражданского суда. И конкретные сведения были.

А у нас ничего нет. У нас нет и обращения банка с иском о защите чести и достоинства. Чтобы определить, какой характер носит сведения, которые Шевченко распространил. И у нас нет самих сведений. Потому что эксперты нам сказали, что прошлыми он не угрожал, а будущие негативные комментарии – их в принципе определить невозможно.

В практике российских судов имеется немало дел, когда под позорящими сведениями понимались сведения о совершении конкретного полового преступления в отношении конкретного лица при конкретных обстоятельствах. С временем, местом, и т.д. В таких случаях не возникает проблемы с определением позорящего характера сведений. Понятно, чем угрожает шантажист – рассказать о совершении противоправного проступка.

Надо сказать, что в международной юридической практики по делам о вымогательстве также рассматриваются случаи, когда сведения, распространением которых угрожает виновный, носит конкретный характер. Вот из последних дел во Франции два журналиста Эрик Лоран и Катрин Грасье привлечены к уголовной ответственности за шантаж на 3 млн евро публикацией уже готовой рукописи второго тома книги "Король-хищник" о короле Марокко Мухаммеда VI. И по этому делу тоже эта книжка, которую журналисты предлагали не распространять за деньги – она тоже была конкретной. Можно было посмотреть, какая там есть информация содержится. Можно было дать оценку этой книжке, как порочащей, позорящей. Но в любом случае это была конкретика.

И только у нас по делу Шевченко сведения, которыми будет, якобы, угрожать подсудимый, носят характер умозрительный. Лишённые всякой какой бы то ни было возможности для верификации. Для оценки. Для определения объёма. Существенности и значимости информации.

И снова о будущих комментариях Шевченко

Обращаясь к тем фразам, которые московские эксперты министерства юстиции признали угрозами, нужно всё-таки сделать вывод о том, что речь идёт о будущих комментариях Шевченко. По будущим неопределённым поводам. Непонятно – будут ли поводы, будут ли комментарии?

Может быть, сами разговоры Бетехтиной с Шевченко дадут нам ответ на вопрос, распространением каких же сведений угрожал Шевченко? Лингвисты это не определили. Ни питерские, ни московские. Хотя такой вопрос ставился в обоих случаях. И у нас, к сожалению, это тоже вряд ли получится. Если Шевченко что-то напишет, если напишет негатив – то какой? Позорящий или нейтрально негативный? Ответов на эти вопросы в доказательном материале стороны обвинения нет.

Из фразы, высказанной Шевченко 5 марта 2018 года, в которой нашли угрозы ("Будет тема – напишу") – это тоже не ясно. Может быть, лучше обстоят дела с разговором 6 марта 2018 года? Там Шевченко инкриминируется фраза, цитирую: "Если деньги не поступят до 31 марта – опять не сложилось". Из этой фразы тоже не понять – о чём же в будущем позорящего он напишет?

Шевченко также вменяется в вину фраза, когда он приводит пример про "Сбербанк", и говорит: "Греф словоохотливый, всё время что-нибудь ляпнет – невозможно не написать". Во-первых, это очень хороший фрагмент, кстати говоря. Очень заставляющий задуматься. А что же позорящего будет в случае с РСХБ? Из этого фрагмента про Грефа непонятно, что речь в принципе идёт именно о негативной информации. Здесь мы с московскими экспертами расходимся даже в оценке.

Но даже если им уступить. О какой негативной информации, о каком негативном комментарии о Грефе шла речь в этом примере? Позорящем или нет? Эксперты московского Минюста, как и сторона обвинения, молчат по этому поводу. Точнее, эксперт Крюк сказала, что это можно только предполагать. Но предположения, как мы уже поняли, для приговора не достаточно.

А сторона обвинения, как бы предлагает самому суду придумать – какие в будущем будут информационные поводы? Какие в будущем Шевченко сделает комментарии? И самому суду придуманные им же самим поводам и комментариям дать оценку, как позорящим. Так не бывает. Такого не может быть в нашей правовой реальности.

Когда лицо обвиняется в краже, следователь не может просто указать, что собирается обвиняемый похитить чужое имущество. Нужно указать конкретно – что именно. Но почему-то, когда речь идёт о вымогательстве под угрозой распространения сведений – видимо, сторона обвинения считает, что можно не устанавливать, что именно позорящего собирался распространить вымогатель.

Таким образом, обвиняя лицо в вымогательстве, сторона обвинения обязана, это её процессуальная обязанность, установить конкретное содержание и характер сведений, распространением которых угрожает потерпевшему. Без этого не будет считаться установленным состав преступления (corpus delicti). Кстати говоря, именно по этой причине следователь всё это расписал. Но не подтвердилось. Не подтвердились эти угрозы ранее размещённых сведений. И председательствующий не может, на наш взгляд, без оценки и без исследования данных сведений, оценить их как позорящие.

Аналогичные выводы относительно того, что не понятно, что же всё-таки это за сведения будущие, сделаны специалистами Жарковым и Константиновой в их заключении 13 декабря 2020 года. Приведу их вывод, цитирую: "Поскольку события, распространением информации о которых Шевченко, согласно выводам экспертов Минюста, угрожает, ещё не произошли. И к категории неизбежных, очевидных или обязательных эти события не относятся. И в распоряжении Шевченко, исходя из содержания рассматриваемых разговоров, не имеется какой-либо информации о том, что это будут за события. Нет оснований полагать, что речь идёт именно о распространении позорящих банк сведений. Например, верифицируемой фактической информации о совершении банком правонарушений или аморального проступка. Или иных сведений, которые могут причинить существенный вред правам и законным, охраняемым обществом, интересам банка.

Невозможно установить, пишут специалисты, будут ли предположительно опубликованные в будущем сведения выражаться в форме оценочного суждения журналиста, или в форме утверждения о фактах. Высказывания Шевченко, квалифицированные экспертами, как угроза, продолжают специалисты, не исключает ситуации, при которой речь идёт о возможной публикации негативных оценочных суждений, субъективных выводов, предположений, и иной формы выражения мнения. Которые не могут быть проверены на соответствие действительности. Поскольку мнения всегда подаются читателю, как информация, которая отражает не реальное положение дел, а картина мира, существующая в сознании говорящего. Именно это отличает мнение от утверждения о фактах. А, следовательно, не может быть отнесена, ни к категории позорящих, ни к категории порочащих.

О состязательности уголовного процесса и сомнениях

Оснований сомневаться в выводе специалистов, предупреждённых об уголовной ответственности, не имеется. Я здесь не соглашусь со стороной обвинения, которая говорит, что специалисты какие-то неправильные, и вообще они со стороны защиты.

Мы все находимся в условиях состязательности процесса. В условиях состязательности научных познаний. Когда сторона защиты в силу прямого указания закона имеет право привлекать специалистов. И заключение специалистов – это доказательство. Нравится это или нет, но уголовно-процессуальный кодекс относит заключение специалистов к числу доказательств. А доказательства нужно исследовать путём сопоставления одного с другим. Этого требует правило по проверке доказательств. Поэтому, отмахнуться от этих заключений просто потому, что они не подтверждают обвинение – нельзя.

Нужно вникнуть в существо. И только вникнув в существо – сделать такой вывод, если прокурор этот вывод поддержит. После исследования этих заключений на содержательном уровне. Но этого исследования в речи прокурора не прозвучало.

В данном случае даже и нет противоречия. Нет противоречия между заключениями Жаркова и Константиновой, и заключениями московских и питерских экспертов Минюста. И все они, с учётом того, что Крюк пояснила, что это гипотетический вопрос. А Пикалёва с Балыбердиной сказали, что это вообще не предмет исследования. Так и Жарков с Константиновой тоже сказали, что определить – позорящие или нет – нельзя. Исключить нельзя ничего. А если мы не можем исключить какую-то версию, оправдывающую обвиняемого – то мы должны её принять.

И вот здесь к этому вопросу, к утверждениям, содержащимся в заключении специалистов 13 декабря 2020 года, я тоже прошу применить ст.14 УПК РФ. В соответствии с которой все сомнения относительно данного обстоятельства (какие это будут сведения) толкуются в пользу обвиняемого подсудимого.

Таким образом, предметом обсуждения между Шевченко и Бетехтиной, является, как мы установили, не публикация или снятие конкретных сведений, а будущие комментарии журналиста. Что не образует состава преступления.

Раньше в конструкции обвинения имелись указания, как на порочащие сведения, на сведения, ранее опубликованные Шевченко. Теперь в части наличия этой угрозы, обвинение опровергнуто собственными же доказательствами обвинения. Прежде всего, заключениями и пояснениями и показаниями экспертов московского Минюста. В принципе, отсутствие доказательств, порочащего характера сведений, как не определение конкретного содержания этих сведений, достаточно для решения судом вопроса о невиновности Шевченко.

Что есть иные сведения с точки зрения уголовного закона?

Шевченко не обвиняется в угрозе распространения сведений, которые могут причинить вред законным интересам потерпевшего. У нас в уголовном кодексе два варианта есть сведений. Тем не менее, я хотел бы поговорить и о них. Если под позорящими сведениями могут быть любые фактические сведения. Например, даже совершения лицом преступления. То под иными сведениями в вымогательстве шантажом понимаются сведения, которые могут причинить вред только законным интересам. Вот это очень важный момент.

В принципе, даже если последовать логике экспертов, и принять за данность, что Шевченко обсуждал с Бетехтиной условия договора. И думать о какой-то переквалификации на иную статью – ст.179 УК РФ. В ст.179 говорится о том, что там должна быть угроза распространения иных сведений, которые могут причинить существенный вред законным интересам.

То есть, если для позорящих сведений неважно, соответствуют они действительности или нет. Потерпевшее лицо даже может в принципе совершить какой-то проступок, а может и не совершать. И в этом смысле, даже если он совершит проступок, вроде как, и можно, и нужно, о нём сообщать, да? Но эти сведения, желание сохранить их в тайне, эту информацию о совершении проступка, это незаконный интерес.

Но, тем не менее, он охраняется уголовным законом, когда угрожают распространением порочащих сведений. А вот в ситуации с иными сведениями – другая история. Там нужно, чтобы была угроза именно законному интересу. Поэтому суду, если вдруг всё-таки рассматривать то, что не предъявлено Шевченко, необходимо еще установить, что Шевченко покушался на законные интересы банка.

А, например, информация об убытках, информация о неправильном поведении руководства, об отсутствии у Патрушева профильного образования, сокрытие этой информации – это не законный интерес банка. И в этом смысле угроза распространения таких сведений – она не может быть квалифицирована как угроза распространения иных сведений, способных причинить вред законным интересам. Она может быть при определённых обстоятельствах быть квалифицирована как угроза распространения порочащих сведений, но только не как сведений, которые могут причинить вред законным интересам.

Например, сообщение сведений об убытках банка не может рассматриваться как иные сведения. Так как такие сведения подлежат опубликованию в силу закона о кредитных организациях. Равно как и сообщение информации об отсутствии образования у руководителя банка. Это не может подпадать под категорию "иные сведения". Порочащие – да. А иные – нет. Потому что руководитель банка обязан обладать профильным образованием.

О принципе асимметрии доказательств

Ну, я немножко наш мысленный эксперимент прерву. Мы так мысленно согласились со всеми доказательствами стороны обвинения, мысленно, и просто пошли по тому пути, где доказательств вообще нет. На самом-то деле, конечно, мы не согласны и с тем, что представила сторона обвинения. Поэтому, сейчас мы начнем оспаривать доказательства, начнем говорить о том, почему эти доказательства незаконны. Но перед этим я хотел бы такой принцип, Ваша честь, напомнить, который учёные-криминалисты выдвигают. Это принцип асимметрии доказательств. Это значит, что если какие-то из доказательств стороны обвинения получены с нарушением закона, то сторона обвинения не может на них ссылаться при обосновании доказанности вины подсудимого. Но сторона защиты, тем не менее, не лишена возможности апеллировать к этим доказательствам, если они способны посеять разумные сомнения относительно того, совершал ли подсудимый преступление. Это вытекает из принципа презумпции невиновности. Иначе сторона обвинения всегда могла бы закладывать бомбу в свои доказательства, если они представляют некий интерес защиты, и поэтому этот принцип учеными-криминалистами признается.

Поэтому я сейчас буду говорить о многих недопустимых доказательствах по этому делу, но, тем не менее, несмотря на то, что я буду считать их недопустимыми, в том числе и заключения экспертов из министерства юстиции федерального центра, я просил бы вас иметь в виду, что информация, которая оправдывает, она есть, и её необходимо применить в силу 14 статьи УПК.

Почему Шевченко начал переговоры с банком?

В принципе мой коллега достаточно подробно остановился на том, как встретились Шевченко с Бетехтиной. Я поэтому вот эту часть своего выступления пропущу, скажу только одно. Шевченко, в общем-то, описал, почему он начал переговоры с банком. На странице 37 заключения экспертов от 30 сентября 2020 года очень простой ответ на этот вопрос имеется. Цитирую Шевченко: "Таня Триндюк звонила, сказала, РСХБ хочет публиковать свои пресс-релизы".

И, что называется, понеслось. Вот с этого звонка и началась эта эпопея, началось взаимодействие Шевченко с представителями банка. К слову сказать, вот нам говорят, что Шевченко создавал условия для шантажа, публикуя плохую информацию. Но мы с вами здесь исследовали все статьи, размещенные Шевченко о РСХБ. Там есть и хорошая информация о банке. Почему-то государственный обвинитель об этом не сказал. А, между прочим, 29 августа 2017 года подсудимый опубликовал материал об увеличении РСХБ сроков ипотечного кредитования. 22 ноября 2017 года на сайте Шевченко размещена информация о том, что РСХБ предложил рефинансирование ипотечных кредитов. То есть позволил ипотечным заемщикам перекредитоваться у них. А 19 октября 2017 года он опубликовал информацию о снижении РСХБ ставок по ипотечным кредитам.

И это всё в период, когда якобы, согласно обвинению, Шевченко размещал негативную информацию с целью создания условий для последующего шантажа. Вот такая избирательность в оценке доказательного материала говорит нам о том, что сторона обвинения не очень объективно подходит к вопросу об исследовании доказательств. А куда же деть эти статьи? Как так? Если ты хочешь создать условия для шантажа, почему ты размещаешь и хорошую информацию?

Тем не менее, была одна статья, которой, по словам свидетеля Триндюк, РСХБ заинтересовался. В принципе, свидетель Триндюк так и сказала, и свидетель Соловьева это подтвердила. Была 1 статья, которой банк заинтересовался. Это статья о том, что за 13-17 год у РСХБ были миллиардные убытки. Это, в принципе, правда. И вот на допросе 3 апреля 2019 года свидетель Триндюк сказала следующее: она сказала, что были проведены переговоры Триндюк в интересах банка РСХБ, а Шевченко – в интересах своего агентства. Предполагалось, что Триндюк, как мой коллега уже сказал, будет получать деньги от РСХБ и распространять их среди информационных агентств, включённых в договор. А за это предполагалось отсутствие негативных публикаций.

И в этот договор предполагалось включить солидные издания, не только Финньюс. Мой коллега уже сказал – МК в Питере, Город 812. Шевченко предварительно согласился, однако договор, как мы установили, длительное время не заключался. Со слов Триндюк Шевченко сообщил, что в Питере ничего не решается, нужно общаться с Москвой. А пока договора нет, подсудимый был свободен в выборе тем публикаций. В какой-то момент – мы тоже это установили – подсудимый разместил очередную аналитическую публикацию относительно руководителя РСХБ и через Триндюк его попросили снять эту публикацию без договора, а он отказался.

Я здесь хотел бы несколько слов сказать о том, что такое вообще публикации. Почему ему невыгодно было снимать их. Публикации – они приносят доход, от просмотров Яндекса, индексации и так далее. Снятие уменьшает информационный контент сайта и это невыгодно. Это коммерческая история. И он вправе получить за это соответствующую компенсацию. Но, тем не менее, Шевченко отказался, ему статьи, как он говорит, нравились.

Надо сказать, что никаких исков и претензий юридического свойства, в том числе о защите чести и достоинства, а также деловой репутации, ни банк, ни его руководители к Шевченко и ООО "Финньюс" не предъявляли. Тем более понятно, с точки зрения Шевченко, почему спустя некоторое время из офиса РСХБ позвонила Мария Парутина, сотрудник пресс-службы банка. И сообщила, что с Шевченко будет связываться другая сотрудница, тоже Мария, для продолжения обсуждения вопросов о сотрудничестве. На детализацию телефонных звонков мой коллега уже сослался.

Бетехтина обманула Шевченко относительно своей роли

И вот Мария Бетехтина, сотрудник службы безопасности банка, в начале марта 2018 года созвонилась с Шевченко, договорилась с ним о встрече. При этом она не представилась, по сути, вводя собеседника в заблуждение относительно своей роли во всей этой истории. Она говорила "я из аппарата". Постоянно мы там слышим некие намеки, что она то из пресс-службы, то из аппарата, но она ввела в заблуждение Шевченко о том, что это служба безопасности.

Здесь я, ваша честь, хотел бы сказать следующее. Вот во всех делах, где был ОРМ, в них я всегда в обвинении видел, что какие-то действия подсудимый совершал в условиях оперативно-розыскных мероприятий. Вот здесь я не увидел. И это первое дело, где по сути дела в отношении обвиняемого реализуется оперативно-розыскное мероприятие, а в обвинении об этом ничего нет. И такое ощущение у лица, которое просто читает это обвинение, что это происходило не под контролем сотрудников, а на самом деле. Но в обвинении в обязательном порядке должен был быть указан факт о том, что все эти действия происходили в рамках ОРМ.

А этого ничего нет. Поэтому в данной ситуации создается ложное впечатление, что это просто поступки лиц, которые никак не связаны вообще. Ни 5-го, ни 6-го, ни 13 марта никак не связаны с сотрудниками правоохранительных органов. Почему данный факт не нашёл отражения в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого? Я бы сказал, это уже на грани просто фальсификации материалов дела. Писать, что Бетехтина просто так встречалась с Шевченко 6 марта, 13 марта, хотя всё это было в рамках ОРМ. Почему этого не написано?

Мы фактически сейчас установили совершенно другое. Мы же с вами изучали материалы ОРМ, мы исследовали их в судебном заседании, мы допрашивали Солодова. Мы всё установили, что было не так, как обвинительном заключении, что было ОРМ. А в обвинении про это ничего нет. Поэтому получается, что у нас существенная часть доказательной информации вообще вынесена из поля вашего зрения, и из поля зрения защиты. Но, тем не менее, государственный обвинитель сейчас в речи опять сослался на оперативно-розыскное мероприятие, о котором в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого – ни слова.

Уголовное дело имеет признаки заказного характера

И вот, хоть этого и не сказано, но дальше мы будем продолжать. И вот, это ОРМ фактически имело место, как указывают документы, на которые сослался государственный обвинитель, оно началось 6 марта. И вот с этого момента, если правильны все обстоятельства встречи, ни у кого они споров и сомнений не вызывали, вот с этого времени, с момента приезда Бетехтиной в Санкт-Петербург, начинаются расхождения у стороны обвинения и стороны защиты.

С самого начала, 2 апреля на своем допросе, был задан вопрос: "Бетехтина, а где вы остановились?", и она сказала: "Я остановилась в гостинице на Невском проспекте". Хорошо. На Невском проспекте. И мы ее спросили: "А с кем-нибудь разговаривали вы – до или после?" Она сказала: "Кроме подсудимого до официального обращения в полицию по его вопросу ни с кем не контактировала".

Однако в этот же день 2 апреля 2019 года мы прослушали аудиозапись и выяснилось, что 5 марта 2018 года Бетехтина, оказывается, провела время не в гостинице на Невском проспекте, а по адресу оперативного подразделения ОРЧ УВД по Санкт-Петербургу. Согласно истребованной детализации по её мобильному номеру 8985хххххххх 5 марта до её встречи с Шевченко в 16-38, 16-40, 17-17, её мобильный телефон находился в районе базовой станции по адресу Санкт-Петербург, набережная канала Грибоедова, д. 76, азимут 170, что соответствует местонахождению органа, проводящего ОРМ по данному делу.

Почему мы на это вообще тратим ваше время? Вот многие коллеги иногда возмущены заказным характером дел. И я не начинал свое выступления с того, что это дело носит заказной характер. Потому, что прежде, чем делать такие утверждения, нужно определиться о терминах. Что такое заказное уголовное дело. Вот с моей точки зрения, заказное уголовное дело – это такое дело, когда до официального обращения, до какого-либо декларируемого органами правопорядка обращения к ним имела место некая договоренность между "потерпевшим" в кавычках и этим правоохранительным органом по совершению неких действий, направленных на уголовное преследование лица.

Это может быть за деньги, это может быть исходя из авторитета руководителей банка – но вот это есть заказное дело, когда пришли, никак не оформляя, договорились, и потом приступили к уголовному преследованию лица. Вот я вкладываю вот такое в понятие. Поэтому конечно, когда мы говорим, что Бетехтина 5 марта уже была с сотрудниками полиции, что мы доказываем? Мы доказываем, что дело носит заказной характер. То есть, это никто не говорит, но мы в ходе судебного следствия установили, что она с ними общалась, она была обвешана ими техникой, потом пришла, развешана эта техника была, и так далее.

Ну и есть формальный момент. У нас соответствующие оперативно-розыскные мероприятия, тем более "Оперативный эксперимент", проводятся, в силу закона об оперативно-розыскной деятельности, исключительно на основании постановления руководителя этого органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, которое должно быть вынесено до начала операции. До начала этой оперативной комбинации, оперативного-розыскного мероприятия. Поэтому конечно для нас важно, как говорил коллега, когда она 5 марта находится в районе ОРЧ – конечно, важно. Потому что у вас по документам она только 6-го обращается в полицию и 6-го начинается ОРМ.

Бетехтина многократно обманывала суд

А у нас видно, что она 5 марта и до встречи с Шевченко, находится на канале Грибоедова, и после туда едет. Ну как от этого можно отмахнуться? Бетехтина никак это не прокомментировала. У неё 3 разных версии относительно того, что она там делала.

То она там встречалась с начальником службы безопасности, то она туда вообще не ездила, то она там встречалась с друзьями из Камбоджи. Четвертый момент – это у неё там штучки какие-то были китайского производства интимного свойства – ведь это эксплуатация сексуальной темы – это вообще позор, честно говоря.

Это происходило в ходе встречи с Шевченко. Вот эта эксплуатация постоянно жеманства, оно в конце концов проявляется на аудиозаписи, когда она говорит "Я там читала мемуары Казановы". Вот зачем она это говорит человеку, который у нее вымогает деньги? Она говорит: "Я читала мемуары Казановы, там много таких связей…" и так далее. Ну, зачем это говорилось всё? Ты пришёл выяснять, в чём дело, на переговоры. А она говорит – на диету ей там нужно, замуж ещё выйти нужно. Ну, сообщение такой информации полового свойства – оно всё время должно было, по её мнению, Шевченко немножко растормошить, растормозить его психику, для того, чтобы он что-то проговорил, выгодное для неё. У неё была очень коварная цель. Такая Миледи просто. Вспоминая наш фильм известный и книжку – просто такая Миледи современная. И вот она его искушала…

С: - А Шевченко – Д"Артаньян, да?

АМ - Да, а он молодец. Вот он чётко на эти провокации, которые отметила Константинова – он не поддался. Говорил чётко о деле. Вот, человек открытый и без всяких задних мыслей.

И вот здесь тоже 4 версии. То это штучки китайские. То я вообще там не была. То это начальник службы безопасности. То это друзья из Камбоджи. Ну, можно разве вынести приговор, основываясь на показаниях такого свидетеля? Ну, можно ли их положить в основу обвинительного приговора, если относительно того, что ж она делала, она скрывает это. Я никакой злости к ней не питаю. Она исполнитель. К сожалению, она выполняет свою роль. Мы все выполняем социальные роли, она выполняет свою. Ну бог с ней. Господь ей судья, так сказать.

Не надо, даже определения частного не буду просить, ничего не буду просить. Но задумайтесь – это же просто неуважение к суду, когда вот так меняет показания и всё. Последняя ее позиция была, что она теряет слова, что она не может правильно сказать показаний. И после этого её как ветром сдуло. Мы её после этого допросить и не могли. Она закончила свою эпопею на судебном следствии тем, что отказалась, фактически, давать показания. Больше мы её здесь, к сожалению, не видели.

Итак, мы установили, что местонахождение ОРМ – это канал Грибоедова. В тот же день 5 марта мы установили место её нахождения после ОРМ – это тоже канал Грибоедова. Дальше что было? Когда она приехала из местонахождения ОРЧ к ресторану Марчеллис в Василеостровском районе, она сразу же получила инструкции от мужчины, личность которого не установлена.

По этим инструкциям, мой коллега уже приводил – "Сядь к окошку, как войдешь" – "Я и так там". Кто этот мужчина? Она нам об этом ничего не сказала. Почему какой-то мужчина, когда она якобы действует одна, ей дает инструкции? Она начала говорить, что это официант. Мы представили справку из ресторана Марчеллис, что на "ты" нет в формате обслуживания обращений.

С кем она общалась? Ну, наверное, ответ на этот вопрос мы сможем чуть-чуть позднее узнать, когда будем исследовать окончание этой аудиозаписи 5 марта. Но сейчас я бы хотел перейти к вопросу о том, как она записывала этот разговор. После того, как её неизвестный инструктор посадил у окошка, надо понять, как она записала разговор.

Вот государственный обвинитель здесь нам высказал такую точку зрения: "Это не важно, какие там файлы. Главное, что там есть файлы". Вы знаете, это мне напоминает историю, что "я с помощью паяльника тоже любые показания смогу получить у любого человека". И тоже буду говорить, в таком случае, что это неважно, как я получил эти показания. Они ж есть?

Вот такой подход – он игнорирует подход УПК о законности полученных доказательств. Ведь доказательство должно быть получено законно. Для чего мы устанавливаем устройство, на которое соответствующая запись была записана? Для чего мы устанавливаем характеристики? Чтоб проверить, в каких условиях, при соблюдении ли гарантий и прав участников производства? При наличии ли согласия начальника органа, осуществляющего ОРД, это всё производилось?

Вот мы для этого все это выясняли. Поэтому просто сказать, что извините, запись есть, там вроде всё. Хотя эксперты сказали, что не исключено удаление начального и конечного фрагмента. Тоже, вообще говоря, никуда не годится. Но, тем не менее, для этого мы и устанавливаем.

Бетехтина многократно обманывала суд. Диктофон

Почему нам важен диктофон, которым пользовалась Бетехтина? Потому что, если мы установим, что этот диктофон – тот же самый, на который велась запись 13 марта, а мы это установили. То в этой ситуации получается, что Бетехтина 5 марта начала оперативно-розыскное мероприятие под контролем сотрудников полиции с техникой. С диктофоном сотрудников полиции, с помощью инструкций от сотрудников полиции 5 марта.

Хотя разрешение было только 6 марта. Поэтому я и затрагиваю вопрос о диктофоне, который якобы Бетехтина – здесь разные точки зрения, коллега их тоже приводил. Что это за телефон? Но есть расшифровка на листе 65 в томе 1, ваша честь. Эта расшифровка аудиозаписи – она сделана самой Бетехтиной. Она тогда ещё не понимала значения устройства, на которое ведётся запись. И сама озаглавила собственную расшифровку и подписала. Она написала: "Стенограмма аудиозаписи на диктофоне". Это ею подписанный текст. Подпись, а текст машиночитаемый.

Дальше. Потом, когда она поняла, после допроса 2 апреля 2019 года, какое это имеет значение, она свои показания начала менять. Сначала она сказала про Самсунг Гэлакси S9. Это она сказала 2 апреля 2019 года. А 24 января 2020 года она сказала, что записывала все эти разговоры на старый смартфон с кнопочками. Но у Самсунга Гэлакси же не было кнопочек! И старым его никак не назовёшь.

Да и сам телефон получился легендарным. Никто не знает, как он был ею приобретён. Она сказала, что купила с рук. А куда она его дела? Она сказала, что она его продала с рук. Сим-карты она, по её словам, туда никогда не вставляла. И ей пришёл на помощь представитель потерпевшего, сказав "Нельзя истребовать её сведения про её телефонные соединения, потому что нельзя идентифицировать без ИМЕИ телефон".

Ну, всячески отрубила концы к этому сведению. Знаете, ваша честь, вот избавляться от орудия преступления – это вот как-то напоминает. Избавляются, когда это может кого-то изобличить. И вот здесь какая-то странная судьба – она до боли напоминает судьбу полицейского диктофона "Панасоник", ваша честь.

Потому что с этим диктофоном произошло ровно то же самое, что и с телефоном Бетехтиной – он тоже исчез при невыясненных обстоятельствах. Тоже был утрачен, и об этом даже составлен акт. Мы не будем никого наказывать за этот телефон. Но, в общем-то, как-то сбрасывали их как орудия преступления наши участники оперативного эксперимента.

Итак, на фонограмме. Я хочу обратить внимание на наличие работающего телефона, чтобы опровергнуть довод о том, что она писала на телефон, как это было ею заявлено. Я хочу обратить внимание на наличие работающего телефона, о котором Бетехтина не сказала. По которому она связывалась с сотрудниками полиции при подъезде к проспекту Римского-Корсакова, возвращаясь 5 марта со встречи с Шевченко. На фонограмме, содержащейся в файле "B0100000.mp3", относящейся к событиям 5 марта 2018 года, в 1 час 16 минут и 1 час 31 минуту (то есть с разницей в 15 минут) зафиксированы телефонные разговоры Бетехтиной с мужчиной – водителем автомобиля.

То есть, мы сейчас как бы проверяем её версию, почему я это говорю. Она как бы едет, и записывает этот вот разговор на свой мобильный телефон. Давайте эту версию проверим, было ли это так? Вот она едет, обратно от Шевченко, причем ей ещё ничего не понятно, а запись продолжается. Она едет, мы слышим её разговоры с водителем. Поэтому понимаем, что запись продолжается.

Эти разговоры с учётом… И мы там слышим 2 звонка. В 1 час 16 минут и в 1час 31 минуту. Потом мы истребуем её биллинг – помните? Ваша честь, по нашему ходатайству был истребован её биллинг, и совпало – действительно, эти 2 звонка, с учётом периода времени между ними 15 минут соответствовали временным отметкам "19 часов 06 минут" и "19 часов 21 минута" на истребованной судом детализации абонентского номера 8985хххххххх – служебного телефона, использованного Бетехтиной.

То есть, мы слышим на аудиозаписи звонки. Значит, есть ещё какое-то устройство, работающее, если мы слышим и аудиозапись, а она якобы на телефон писала. Но мы слышим и звонки. Мы истребуем биллинг, и эти звонки есть на аудиозаписи. Значит, у нас уже как минимум, 2 телефона. На один пишется, а на второй приходит 2 звонка с интервалом в 15 минут. Это установлено. Но. 2 телефона, вопросов нет. Один – без симки, без ИМЕИ, а второй – который мы получили. Но в фонограмме событий от 5 марта, начиная с 1 часа 54 минут (что соответствует московскому времени 19 часов 54 минуты), оказывается записан ещё один разговор Бетехтиной по мобильному телефону с неустановленными собеседниками из числа сотрудников полиции, с которыми она обсуждает – где она их будет ждать на улице Римского-Корсакова.

В ходе разговора Бетехтиной было сказано следующее:

1:54:00 (это на аудиозаписи) Бететехтина: "Алло. Я на, ну, там где сказали, уже у входа… А, ну я в машине пока сижу… Хорошо, ага. Все, сказали, сейчас будут уже".

В дальнейшем происходит диалог с водителем и неустановленными сотрудниками полиции, которые подошли к автомобилю сразу же после этого звонка.

Водитель: А, вон вывеска, как же так, мы же стояли, вывеска была…

Бетехтина: А она чуть дальше, да? Так голова разболелась.

Водитель: От перемены климата.

Таким образом, мы слышим 3 звонка на аудиозаписи. 2 из них подтверждаются биллингом по номеру, а третий звонок в этом биллинге отсутствует. Но звонок сам есть. Он слышен, как она говорит с кем-то по телефону. Вот этот диалог, где "у входа ждать ее", и так далее.

Таким образом, если поверить Бетехтиной, то у неё было целых три мобильных. Один – служебный, по которому она связывалась с Шевченко и водителем, и чей биллинг мы получили. Один – смартфон (то ли Гэлэкси, то ли с кнопочками, купленный и проданный с рук), на который она записывала разговор. Один – тот, который она использовала в 19 часов 54 минуты для связи с оперативными сотрудниками.

Но об указанном третьем телефоне она ничего не говорила. И мы, когда пытались истребовать эти сведения, нам, по просьбе государственного обвинителя, было отказано.

Об этом телефоне – третьем – она ничего не говорила. Вот если бы она сказала – у меня ещё был, тогда бы всё билось. Но она сказала, у неё было 2 телефона. Значит, третий был, ваша честь, не телефон. Значит, третий был диктофон, как она и написала при расшифровке. Для связи с полицейскими.

Но самое интересное, на мой взгляд, в этом деле – это эксперимент Зубова. Специалиста Германа Зубова, который он провёл и описал в своем заключении. И он убедительно показал, что фонограмма разговора 5 марта 2018 года с высокой вероятностью могла быть записана на этот полицейский диктофон, фигурирующий в материалах дела. Почему с высокой вероятностью? А мы подлинник просили, Зубов не смог ответить утвердительно, потому что ему подлинник не дали, он "потерялся", этот диктофон.

В чём суть эксперимента Зубова. Напомню. Зубов взял фонограмму разговора 13 марта 2018 года. Ни у кого из участников процесса не было никаких сомнений относительно того, что 13 марта уж всё, уж за два-то раза можно научиться нормально записывать на это устройство, и уж 13 марта запись была точно сделана на диктофон "Панасоник". Зубов сделал следующее: он запись 13 марта взял, обрезал её и пересохранил.

И все данные – и данные файловой системы, и данные амплитуды и частоты – всё вдруг совпало. И форматы файла, и технические характеристики звука. Даже эксперт Сипаров, присутствовавший при допросе Германа Зубова, высказался: "Эксперимент Зубова принёс интересные результаты".

Сам государственный эксперт Сипаров отрицает, что эти файлы – 13 марта и 5 марта – записаны на одно устройство. Но он такой эксперимент не проводил. А эксперимент правильный. Ведь все мы в школе учили физику, и знаем опыты Фарадея, когда электрический контур продевают через металлическую штучку, и идет звуковая волна. Так устроен любой диктофон. Там есть мембранка, на мембранке есть колышек маленький металлический, электрическое устройство, когда звук идёт, он мембранку колеблет и происходит звуковая волна. Эта звуковая волна имеет свою амплитуду, частоту и так далее.

Если эти электрические волны разные – это разные устройства, если одинаковые – то одно. Зубов, в отличие от эксперта Сипарова, он эти волны померил, проверил, и сказал, что одинаковые. Поэтому сомневаться в том, что с высокой степенью вероятности, что 13 марта и 5 марта она все писала на один диктофон, с учетом ее показаний о всего лишь одном телефоне, хотя мы слышали там 3 телефона – вот никаких оснований сомневаться в этом нет.

И Бетехтина, после того, как получила инструкции, где сесть, записала разговор на имеющийся у нее полицейский диктофон, ей врученный 5 марта, она вернулась обратно в расположение ОРЧ, как говорят данные её биллинга. Хотя изначально, до получения её биллинга, она утверждала о том, что поехала на Суворовский проспект писать заявление, а до этого гуляла по городу. После получения её биллинга у неё возникла потребность объяснить, что же она делала на проспекте Римского Корсакова. Вот эти 3-4 версии про китайские штучки, друзей из Камбоджи, директора по безопасности РСХБ и появились тогда.

Бетехтина многократно обманывала суд. Потерпевшая

Но самое интересное, что сподвигло всё-таки Бетехтину на изменение первоначальных показаний – это конец аудиозаписи 5 марта 2018 года. После окончания встречи с подсудимым Бетехтина попросила отвезти – и это мы слышим – её в район проспекта Римского-Корсакова, где располагается 16 отдел ОРЧ, сотрудники которого, якобы, только на следующий день проводили оперативный эксперимент.

Эти факты подтверждаются привязкой к базовым станциям абонентского номера Бетехтиной в указанное время, да и разговором, где есть речь про проспект Римского-Корсакова. По прибытии по указанному адресу после выхода из машины, между Бетехтиной и неустановленными лицами – очевидно сотрудниками полиции – имел место следующий зафиксированный на аудиозаписи диалог:

Мужской голос: "Привет! Ну, как?"

Бетехтина: "Вы с меня что-нибудь снимете?"

Мужской голос: "Я имею ввиду, что она … тут… водим тут потерпевшую".

Звук открывающейся двери.

Бетехтина: "Мне можно выключить штуку в штанах? Потому что она … мне с ней не удобно".

Понимаете? Вот слова "Потерпевшая". Какая может быть потерпевшая до начала оперативного эксперимента? Это же слышно! Мы даже специально экспертов просили расшифровать эту часть, там всё слышно – "водим потерпевшую". Как они 5 марта могли водить потерпевшую? Если по их версии, "Оперативный эксперимент" начался только 6 марта? Этого не могло быть по документам, которые нам представили.

А на самом деле – так и было. Конечно, водили. Эти слова – "мы тут водим потерпевшую" – они с очевидностью принадлежат сотруднику полиции, который 5 марта еще не мог процессуально появиться, если верить материалам дела. Но по факту потерпевшая в сознании сотрудников полиции возникла уже 5 марта, хотя ОРМ оформлено 6 марта.

Когда 2 апреля 2019 года в суде Бетехтина услышала эту запись, уважаемый председательствующий задал абсолютно ожидаемый вопрос о том, как же так, ведь она говорила, что ни с кем не встречалась. И Бетехтина говорила, что может быть, снимали сумку, может быть еще что-то. Третья версия была озвучена 20 апреля 2020 года на допросе в ходе судебного следствия после повторного прослушивания фрагмента аудио: оказывается, к ней в автомобиль постучались друзья из Камбоджи, чьих имен, номеров телефонов Бетехтина не помнит. И четвертый вариант: под конец допроса: она вообще заявила, что ничего не помнит и не в состоянии давать показания. С тех пор мы её и не видели.

===

Продолжение:

"Суть уголовного дела против Шевченко: "А чтобы не писал больше". Часть 3"

Также читайте: "Выступление в прениях адвоката Манылова в защиту Шевченко: "Покупка лояльности" была признана недостаточно эффективной".