Это продолжение. Начало по ссылке: "Суть уголовного дела против Шевченко: "А чтобы не писал больше". Часть 1" и "Суть уголовного дела против Шевченко: "А чтобы не писал больше". Часть 2".

Также читайте: "Выступление в прениях адвоката Манылова в защиту Шевченко: "Покупка лояльности" была признана недостаточно эффективной".

===

В открытом заседании Василеостровского районного суда 29 марта 2021 года прошли прения по обвинению журналиста и банковского аналитика Владимира Шевченко в вымогательстве. Представляем речь адвоката Мелешко в защиту Шевченко.

Бетехтина многократно обманывала суд. Потерпевшая

Почему я так на этом так подробно останавливаюсь? Еще раз: потому что, если мы говорим, что 5 марта она общалась с сотрудниками полиции, они ей повесили диктофон, она звонила из их местонахождения, она выполняла их инструкции и села у окошка, как они указывали, потом она записала всё это на диктофон, аналогичный тому, который использовался для записи разговора 13 марта, уже в рамках ОРМ, она вернулась, там сказали, что она потерпевшая – это всё.

Да, конечно, это косвенные доказательства. Я, ваша честь, не могу взять машину времени и там её поймать за руку. Или сфотографировать. Но по косвенным доказательствам устанавливаются некие факты. Иногда косвенные доказательства – более сильные, чем прямые. Вот в данном случае мы, защита, доказали, где она была, и с кем она общалась. Совокупность доказательств, которые между собой прекрасно согласуются, и замечательно говорят только об одной версии произошедшего.

После встречи 5 марта 2018 года Бетехтина взяла паузу, чтобы, якобы, согласовать с руководством банка заключение договора с Шевченко. И у нас тут в обвинении по этому поводу говорится, что, якобы, банк убоялся Шевченко. И поэтому дал добро заключить договор. Мы Бетехтину саму спрашивали: "А кто ж вам дал добро договор подписывать и обсуждать?" – "Сотрудники полиции". Казакова мы допрашивали – это тоже представитель потерпевшего. Он сказал, что задачи заключать договор не было.

Так получается, у нас всё-таки под воздействием сотрудников полиции был договор заключен? По их просьбе? Бетехтина сама говорила. Мы не знаем, мы с ними не общались. А Бетехтина говорит, что да. И я возвращаюсь к тому вопросу про обвинительное заключение. Так надо было отразить там факт, что было ОРМ. А получается де-факто, мы сейчас опровергли обвинительное заключение о том, что банк испугался угроз Шевченко. То есть в обвинении написано, что испугался угроз Шевченко, а сами потерпевшие сказали – нет, нам так сказали сотрудники полиции.

Значит, получается, поскольку ОРМ здесь не упомянуто, значит мы опровергли это обвинительное утверждение. Извините, а в том, что он в рамках ОРМ на это согласился, он не обвинялся. И мы защиту от этого, в общем, и не готовили. Почти.

Так вот. После встречи 5 марта 2018 года, после которой, якобы, Бетехтина взяла паузу, якобы, чтобы согласовать с руководством банка заключение договора. Якобы, почему? Потому что реально она поехала в полицию. Мы это установили. И вот оформляются документы по уже начатому ещё 5 марта ОРМ. В том числе, постановление начальника полиции.

После этого, Бетехтина не менее четырёх раз – в 12-52, 13-47, 16-57, 19-58 звонит на мобильный телефон Шевченко по своей инициативе. Все звонки исходящие. Это уже после того, как начато ОРМ. Это подтверждается тоже расшифровкой её телефонных соединений. О чём эти разговоры?

Вот Шевченко, давая показания, утверждал, что Бетехтина инициировала дальнейшее обсуждение договора. Провоцировала его на дальнейший диалог по поводу договора. Кто сможет возразить? Ведь эта часть операции 6 марта уже проводилась под контролем полиции. А что значит под контролем полиции? Значит, полиция отвечает за всё информационное сопровождение этого процесса. Если они были настолько компетентны, чтобы зафиксировать разговоры с Шевченко на диктофон в ресторане, ничто не мешало им записать эти разговоры по мобильному телефону, чтоб мы сейчас не гадали, какой же информационный контент создала Бетехтина этими звонками.

Бетехтина – агент провокатор

У полиции имелась возможность фиксировать все коммуникации между полицейским провокатором. А это термин из практики Европейского суда -agent provacatour, по-французски, то есть я здесь не имею негативного, в европейской практике это принято. Бетехтина – это агент-провокатор. Она действует под контролем сотрудников полиции. И на сотрудниках полиции лежала обязанность задокументировать ОРМ, поскольку оно уже началось. И зафиксировать все коммуникации, чтобы исключить всевозможные провокации. Вот отсутствие фиксации данных коммуникаций, отсутствие записей разговоров свидетельствуют о том, что между подсудимым и полицейским агентом-провокатором имелись коммуникации, не зафиксированные надлежащим образом. И не являвшиеся предметом экспертного исследования. И поэтому они не могут быть, к сожалению, а может быть и к счастью, предметом судебной оценки. В том числе, относительно законности оперативного эксперимента.

Таким образом, сотрудники полиции искусственно создали условия, при которых действия вопреки требованиями статьи 83 УПК РФ, они создали непроверяемое доказательство. Вот этот "Оперативный эксперимент" и факт "Оперативного эксперимента", который не может быть проверен.

Встреча 6 марта записывалась не на полицейский диктофон. А на что?

Теперь перейду к разговору 6 марта 2018 года. Встреча состоялась около 8 часов в ресторане Марчеллис. Бетехтина утверждала, что записала разговор на диктофон, врученный ей сотрудниками полиции.

И действительно, на первый взгляд, из материалов оперативно-розыскной деятельности, а именно, из актов приёма выдачи/передачи технических средств, это Т.1 л.д. 166-167,168-169) аудиозапись переговоров Шевченко с Бетехтиной, происходивших 6 марта 2018 года, осуществлялась в рамках оперативного эксперимента на диктофон Panasonic. Действительно.

Однако в заключении эксперта Минюста СЗ РЦСЭ Минюста РФ Сипаров дает однозначный вывод о том, что фонограмма из файла "2018_03_06 20_02_59" не могла быть записана при использовании диктофона Panasonic. Данный вывод обусловлен тем, что формат файла и формат записи звука не соответствуют форматам, создаваемым цифровыми диктофонами Panasonic, согласно руководству для использования этих диктофонов.

И специалист Зубов пришёл, кстати говоря, к таким же выводам. То есть, у нас получается по материалам дела, что разговор 6 марта записан на Panasonic, а эксперт государственный сказал – нет. Такой записи на такое устройство не проводилось. Инструкцию мы приобщали к диктофону, из этой инструкции следует, что единственный возможный для этого диктофона формат записи – "mp3", а файл записан в формате "wav". Сведения, содержащиеся в показаниях Бетехтиной и начальника 5 отделения 16 отдела ОРЧ №5 ГУ МВД Солодова не объясняют указанные обстоятельства.

В соответствии с положениями статьи 87 УПК РФ, при проверке доказательств устанавливается, в том числе, источник их получения. В данном случае невозможно установить – на какое устройство и как осуществлялась запись фонограммы из файла 2018_03_06 20_02_59.wav, то есть источник её получения является неизвестным, и само доказательство не может быть проверено. Поэтому, в соответствии со статьёй 75 УПК РФ, оно является недопустимым.

В отношении указанной фонограммы также нет сведений о её передаче с соблюдением установленного порядка передачи материалов ОРД в орган предварительного расследования.

В соответствии с частью 2 статьи 50 Конституции при осуществлении правосудия не допускается использование доказательств, полученных с нарушением закона.

Аудиозаписи 6 марта доверять нельзя

Более того, имеющимся в материалах дела актам копирования информации от 6 марта 2018 года, именно 6 марта 2018 года аудиозапись была скопирована на категорийный компьютер, а 14 марта запись была скопирована с компьютера на карту памяти. Однако и сегодня мы посмотрели метаданные файла, установленные в судебном заседании сегодня и 19 февраля 2020 года, почему-то содержат дату изменения 7 марта 2018 года. Ну как так получается? 6 марта запись создается, 14 марта она перекопируется, а дата изменения – 7 марта. Откуда это 7 марта? У нас ни в показаниях Солодова, ни в показаниях других лиц ничего не говорится про 7 марта.

Но говорится о том, что возможно, могли быть отредактированы её начало или конец. То есть, не отредактирован, а вырезан. И это, в принципе, соответствует дате 7 марта. Поэтому что это за манипуляции с важным доказательством оперативной деятельности?

Из заключения эксперта Семёнова следует, что содержимое этого файла изменено 14 марта 2020 года, а сам файл на компакт-диске создан 14 мая 2020 года. Получается, это из того файла, который поступил экспертам. Ну мы тут разобрались вроде, что это председательствующий копировал, но, тем не менее. А что же с вещественным доказательством-то делать?

Таким образом, аудиозапись от 6 марта 2018 года, а также производный от нее протокол осмотра предметов от 22 апреля 2018 года (т.2 л.д. 83-111) и иные доказательства, созданные на основании исследования файла, в том числе, судебные экспертизы, подлежат признанию недопустимыми доказательствами, и должны быть исключены из числа доказательств по уголовному делу.

Протоколам следователя доверять нельзя

Я ещё хотел бы обратить внимание на протокол осмотра аудиозаписей 5 марта 2018 года. Там вообще очевидные расхождения с тем, что установили эксперты. Например, Шевченко говорит: "Я не могу монетизировать деятельность впрямую". А следователь пишет: "Я не могу деятельность монетизировать в карман". Понимаете?

Мы не можем взять сейчас, и в условиях, когда у нас не читается ряд аудиозаписей, мы не можем доверять протоколам следователя. Он их пристрастно составлял. Он не указал в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого такие важные обстоятельства, как действия в ходе ОРМ. Как мы можем доверять протоколу? Мы доказательство можем принимать, только когда нет никаких сомнений относительно обстоятельств их получения. Здесь сомнения очень серьёзные

Видеозаписи 6 марта доверять нельзя

Несколько слов должен сказать о видеозаписи события 6 марта 2018 года. Она тоже упоминается в материалах дела. Во-первых, в решении о проведении оперативного эксперимента, в акте оперативного эксперимента от 14 марта 2018 года, не содержится сведений относительно того, кем и при каких условиях осуществлялась эта видеозапись. Указанная видеозапись, содержащаяся на признанной вещественным доказательством карте Sandisk в судебном заседании исследована быть не может. Мы сегодня в этом убедились. Так как не читается. Это подтверждено заключением эксперта Сипарова. И подтверждено самим экспертом Сипаровым в судебном заседании. Вспомните, ваша честь, я спрашивал, чем обусловлено ваше ходатайство предоставить дополнительные объекты на диске. И он тогда сказал, что не читалось.

В своём заключении от 22 сентября 2020 года пришёл к выводу, что читается только один из файлов. Это файл, относящийся к событиям 13 марта 2018 года. А файл с видеозаписью и файл с аудиозаписью, относящиеся к событиям 6 марта 2018 года, как установил эксперт Сипаров – не читаются.

Допрошенный 19 апреля 2019 года оперативный сотрудник Солодов, организовавший оперативное мероприятие "Оперативный эксперимент", про видеозапись ничего не сообщил. Пояснил, что имелись аудиозаписи, которые были скопированы на носитель и переданы следственному органу.

Кроме того, акт осмотра и получения Бетехтиной технических средств от 6 марта 2018 года не содержит сведений о фиксации на ней, или предметов её гардероба, и принадлежащих ей аксессуаров, каких-либо технических средств. В связи с тем, что не установлено обстоятельства проведения видеозаписи и её свойств.

При этом сама Бетехтина не осведомлена о применении видеозаписи. Хотя в постановлении о проведении "Оперативного эксперимента" от 6 марта 2018 года было указано: ознакомить участвующих лиц с постановлением, в котором указывалась видеозапись.

С учётом изложенного, проверить указанную видеозапись в судебном заседании не представляется возможным. А само вещественное доказательство, в нарушении ст.84 УПК РФ, не содержит воспроизводимых сведений, позволяющих считать его доказательством. Что свидетельствует о недопустимости данного доказательства, как не соответствующего требованиям УПК.

О недопустимых доказательствах

Несколько слов хотел бы сказать в общем об этих аудиозаписях. Хочу обратить внимание, что неисследованные доказательства не могут быть положены в основу приговора. А представленные экспертам и участникам производства по делу, в том числе экспертам для исследования содержимого, документы и носители являются недопустимыми.

Согласно акту ОРМ от 14 марта 2018 года (т.1 л.д. 209-210), на карту памяти Sandisk объёмом 16 Гб записаны файлы 2018.wav, sumka060318, и файл a0040000.mp3 относительно событий соответствующих дат – 5 и 6 марта 2018 года. Постановлением следователя третьего отдела следственной части по расследованию организованной преступной деятельности ГСУ ГУ МВД РФ Сидоренко, именно эта карта признана вещественным доказательством. Указанное доказательство в судебном заседании проверено не было. Не исследовалось, так как не воспроизводилось. В частности, 3 апреля 2019 года по инициативе государственного обвинителя исследовались протоколы осмотра документов от 22 апреля 2018 года (т.2 л.д. 143), согласно которому следователем была осмотрена карта Sandisk, полученная в ходе проведения оперативно-розыскных мероприятий.

Но при проведении исследования данных файлов с карты памяти непосредственно, являющихся вещественным доказательством, на установленный в зале судебных заседаний компьютере обнаружилось, что карта не опознаётся операционной системой. Сегодня мы этот эксперимент повторили. Неудачно.

Имеющиеся аудио и видео частично воспроизводились в судебном заседании с флэш носителя, имеющегося в распоряжении защиты. Подлинность которого мы подтвердить не можем. Так как указанная запись получена нами не процессуальным путём. Впоследствии в ходе судебного следствия вы высказали, ваша честь, необходимость повторного прослушивания аудиозаписей. Но, к сожалению, это невозможно.

И Шевченко соответствующее замечание, насколько я знаю, на протокол принёс.

Невозможность исследования вещественного доказательства проистекает и из заключения эксперта Сипарова.

Таким образом, аудио и видеозаписи, непосредственно переданные 14 марта 2018 года постановлением заместителя начальника полиции по оперативной работе Стрелина в органы следствия по событиям 6 марта 2018 года, никогда не исследовались в судебном заседании.

В соответствии с положением ст.87 УПК РФ, при проверке доказательств устанавливается, в том числе, и источник их получения. В данном случае невозможно установить, на какое устройство, кем, в какое время и как осуществлялись записи фонограммы из файла wav и файла sumka. То есть, не понятен источник получения. Он является не известным. Само доказательство не может быть проверено. Поэтому, в соответствии со ст.75 УПК РФ, является недопустимым.

Акт оперативного эксперимента тоже не содержит указаний на время, в которое осуществлены соответствующие видео и аудиозаписи. В связи с чем невозможно установить, проводились они в рамках оперативного эксперимента или нет.

Мы помним содержание инструкций совместного приказа МВД, Минобороны, ФСБ и ФСО "Об порядке предоставления результатов оперативно-розыскной деятельности". И там в пункте 20 сказано так: результаты ОРД, представляемые для использования в доказывании должны содержать данные, позволяющие проверить в условиях уголовного судопроизводства доказательства, сформированные. Мы пытались проверить, но у нас не получилось.

Нарушения указанных положений инструкции; нечитаемость информации на вещественном доказательстве в части событий 6 марта 2018 года – делают доказательство недопустимым. Как противоречащим требованиям ст. 74, 81, 84 УПК РФ, предъявляемым, как к доказательствам в целом, так и вещественным доказательствам и иным документам.

Об увеличения срока договора

Несколько слов хотел бы я сказать относительно увеличения срока действия договора. Прокурор говорил, что вроде как Бетехтина не инициировала этот разговор. Поэтому, он настаивает на квалификации по последней части. Как особо тяжкое преступление. Как вымогательство в особо крупном размере. Говоря о том, что это Шевченко провоцировал. Но это не вполне соответствует исследованному заключению экспертизы. Где расшифрованы следующие слова Шевченко и Бетехтиной. Вот Бетехтина: "Ваши условия, в принципе, рассмотрены положительно".

Таким образом, всё. Шевченко, якобы, цель уже достигнута. И ему уже не надо говорить ни о чём. Но дальше Бетехтина всё равно продолжает тему увеличения срока договора. И вот её фраза: "А есть возможность увеличения срока действия договора, чтобы вписать фиксированную сумму?". Этому предшествовал её наводящий вопрос: "Вы понимаете, что можете менять условия контракта материальные?". И тогда Шевченко сказал фразу "Мне очень тяжело отходит от условий контракта".

То есть, вроде как Бетехтина согласилась с тем, что всё, контракт будет заключать. Но дальше повела речь об увеличении срока действия контракта. То есть, искусственно, в рамках оперативного эксперимента создала условия для того, чтобы получить в контракте большую сумму денег, чем ту, которую стороны обговаривали изначально.

Эта ситуация совершенно недопустима. Когда сотрудники полиции, не только создают преступление, но и потом, по ходу дела, меняют квалификацию.

Я уже говорил о том, что указание заключить договор поступило от сотрудников полиции. А не от банка.

О встрече 13 марта

Но давайте проанализируем, как встреча 13 марта описана в обвинении. То, как описана встреча Шевченко с Бетехтиной в обвинении – даже не соответствует правилам русского языка. Я специально сделал скрин из постановления о привлечении в качестве обвиняемого. Здесь обстоятельства заключения несчастного договора 13 марта 2018 года описываются так: "В связи с его, Шевченко, незаконными требованиями о передачи ему денежных средств в сумме 1,2 млн рублей, то есть в особо крупном размере, и поступившими при вышеуказанных обстоятельств в адрес представителя банка Бетехтиной угроз (и перечисляются угрозы), в период времени с 18 до 19 часов был заключён договор".

Получается, был заключён договор – кем? По чьей инициативе? Опять следователь об этом умалчивает. Вроде как пишет деепричастие "испугавшись угроз, был заключён договор". Это как: "Подъезжая к станции, глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа". А это важный вопрос.

Сначала говорит, что кто-то якобы испугался этих угроз. А потом пишет, что был заключён договор. Надо было написать, что такой-то заключил договор. Или такой-то дал команду на заключение договора. Но этого почему-то нет.

Об акте копирования информации

Несколько слов об акте копирования информации 14 марта 2018 года. Почему этот этап появился? Потому что сначала по материалам дела, файлы, записанные 6 марта, были скопированы на компьютер. А как они потом на Sandisk попали, который у нас не открывается, это никому не было известно. И дело так и было направлено прокурору. Но прокурор это досадное недоразумение обнаружил, возвратил дело для дополнительного расследования. И там появился вдруг третий акт о копировании информации от 14 марта 2018 года.

Конечно, мы не будем голословно обвинять в фальсификации сотрудников полиции. Но, тем не менее, скрупулёзному анализу этот акт подвергнем. Прежде всего, потому, что в этом акте есть подпись двух свидетелей. Двух понятых. Условно понятых. В ОРМ вроде как понятых нет. Но они здесь появились. Это Тубан А.М. и Тубан. М.М. Братья. Которые сообщили, что были понятыми. Один видел, как рыженькая девушка возвращала устройство девушке чёрненькой. А второй видел, как этой рыженькой девушке давали устройство. Всё.

Мы спрашивали – сколько раз вы там были? Они тяготели к ответу, что мы там были два раза. Но ведь это как получается? Сколько раз надо там быть? Если сначала вручается диктофон Бетехтиной – это первый раз. Затем у неё полтора часа разговор. Нужно прибыть второй раз в отделение полиции. Потом 13 марта точно также вручается диктофон Бетехтиной один раз. Потом рыженькая девушка возвращает чёрненькой – это четвёртый раз. Но потом появляется ещё один акт – 14 марта. Когда копируют информацию. Там никакие чёрненькие и рыженькие девушки диктофоном не обмениваются. Потому что это должно быть 6 марта и 13 марта. Но там опять присутствуют понятые. А они все говорят, что были два раза.

Никто не может вспомнить, что же было в третий раз. Но понятые там указаны. Вот и получается интересная информация. Они говорят про два раза. А реально по материалам дела они должны были быть четыре раза только на событиях 6 марта и 13 марта. И пятый и шестой раз на событии 14 марта. А почему этого нет? Почему они этого не помнят?

О провокации Бетехтиной

Несколько слов я вынужден сказать очень коротко, экономя время, про то, что нельзя проявлять недопустимую активность сотрудникам полиции при проведении "Оперативного эксперимента". Все историю с провокациями знают, что нельзя провоцировать. И в законе об МВД написано, что нельзя осуществлять провокативную деятельность. Вы прекрасно знаете. Я не буду на постановления ссылаться. Только для проформы сошлюсь на "Ваньян против России" 15 декабря 2005 года и исторически первое постановление "Тейшера Де Кастро против Португалии" 9 июня 1998 года. Статью 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Нужно оперативно-розыскную деятельность проводить пассивным образом. Нельзя преступления самому выдумывать. Наш национальный закон в ст.5 "Об оперативно-розыскной деятельности" также запрещает провокацию.

Так вот, сама манера проведения "Оперативного эксперимента" тоже не может считаться нейтральной и пассивной. "Оперативного эксперимента" за 6 марта 2018 года. Ведь именно сотрудники полиции инструктировали Бетехтину о необходимости заключить договор. Она передала данную информацию Сергееву. Именно Бетехтина прибыла в Санкт-Петербург. Она позвонила Шевченко. По её инициативе всё было. Она прислала за ним автомобиль 13 марта 2018 года. А зачем она подарила ему блокнотик и ручку в ходе разговора 6 марта? Она отрицала, что подарила. А в записи говорит: "Вот вам презент". Мы все понимаем. Презент – это подарок. А она говорила: "Я не дарила. Я вручила". Зачем ты вручила? Она всё-таки стимулировала Шевченко к тому, чтобы он с ней активно взаимодействовал.

Недопустимая активность проявилась в следующем. Первое – инициация телефонного контакта. Первой позвонила Парутина, потом Бетехтина. Инициация очного контакта. Бетехтина прибыла в Санкт-Петербург в Василеостровский район, в район проживания Шевченко. Активное поддержание телефонного контакта. Не менее четырёх звонков только за 6 марта 2018 года. Выполнение указаний оперативных сотрудников заключить договор. Активность в вопросе об увеличении срока действия договора. Поощряющее поведение. Подарок – блокнот, ручка, значок. Да и вообще, эксплуатирующая свою женскую природу поведение. Тоже совершенно недопустимо направлено на провокацию. Направление служебного автомобиля для того, чтобы тот забрал Шевченко 13 марта 2018 года. И подписание договора со стороны банка. Зачем? У нас по уголовному закону вымогательство считается с момента выдвижения требования, сопровождаемого угрозой. Зачем договор подписывать? Непонятно.

О заключении договора

И вообще, очень интересный эксперимент. Если состав есть, может, надо было эксперимент провести таким образом, чтобы дождаться, когда информационный повод возникнет? Вот возник информационный повод – Шевченко что-нибудь плохое написал, позорящее. Уже была бы конкретная информация. Почему "Оперативный эксперимент" проводили именно в сторону заключения договора? А не в сторону того, чем же угрожает Шевченко? У них же не было информации, чем конкретно он угрожает. Он говорил только о будущем. И вот здесь, по идее, и нужно было проводить эксперимент – чем он всё-таки грозил? И почему такое решение принято в сторону заключения договора? Может быть, с точки зрения эксперимента надо было сказать "нет"? Мы будем смотреть, какие меры он предпримет. И если он действительно разместит позорящую информацию – тогда да. Значит, он угрожал порочащими сведениями.

Кто принимал решение о направлении эксперимента именно в русло заключения договора? Здесь оперативные сотрудники стояли как бы на развилке. Но почему-то они выбрали наиболее невыгодный вариант. Удаляющий суд от познания истины на наибольшее расстояние.

Я уже не говорю о том, что, оценивая этот, с позволения сказать, "Оперативный эксперимент", суд должен обратить внимание на системную проблему нашего законодательства – санкционирование "Оперативного эксперимента" тем же органом, который его проводит. Много раз наши суды, и не только наши, но и европейские прежде всего, указывали, что нельзя санкционировать эксперимент. Нужен независимый контроль. Это тоже нужно принять во внимание.

Несколько слов я бы хотел посвятить отдельным доказательствам, которые здесь были представлены.

О заключении экспертов от 30 сентября 2020 года

Прежде всего, это заключение экспертов от 30 сентября 2020 года. Начну с формальных причин, почему это заключение подлежит признанию недопустимым. Хотя там есть информация, оправдывающая Шевченко. Начну с очевидного.

Незыблемым правилом уголовного судопроизводства на протяжении многих десятилетий является строгое соблюдение правила о предупреждении экспертов об уголовной ответственности до начала производства экспертизы. В соответствии с вводной частью экспертизы от 30 сентября 2020 года, экспертиза начата 16 января 2020 года в 10 часов 20 минут. Однако, дело представлено в соответствии с сопроводительным письмом распиской эксперта Кузнецова от 23 января 2020 года.

То есть, эксперт спустя значительное время после начала экспертизы был предупреждён об ответственности. А об ответственности надо предупреждать до проведения экспертизы. Сведения о привлечении эксперта Кузнецова в более позднее время заключение не содержит. Следовательно, в исследовании длительное время участвовал эксперт, не предупреждённый об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения. Указанный эксперт, не предупреждённый об ответственности, имел возможность в период до его предупреждения об уголовной ответственности принимать участие в обсуждении экспертных исследований, формировать свои собственные выводы, участвовать в формировании позиций других, входящих в комиссию экспертов. Экспертиза не могла быть начата ранее предупреждения всех экспертов об уголовной ответственности за дачу заведомо ложного заключения.

Да, один может быть из комиссии экспертов позднее предупреждён. Может быть. Но тогда и экспертизу начинайте позднее. А она у вас начата до. Так нельзя.

В соответствии со статьей 14 федерального закона "О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации" от 31 мая 2001 руководитель государственного экспертного учреждения "по получении постановления или определения о назначении судебной экспертизы обязан разъяснить эксперту или комиссии экспертов их обязанности и права".

В соответствии с частью 2 статьи 199 УПК РФ, руководитель экспертного учреждения за исключением руководителя государственного судебно-экспертного учреждения, разъясняет эксперту его права и ответственность, предусмотренные статьёй 57 УПК РФ. Производство экспертизы начато 16 января 2020 года. А участвовавший в производстве экспертного исследования эксперт Кузнецов дал соответствующую подписку только 23 января 2020 года, то есть, он не мог участвовать в производстве экспертизы, поскольку не имел необходимого процессуального статуса в период с 16 по 23 января 2020 года.

Да и какая подписка, ваша честь? Посмотрите. Она написана: об ответственности предупреждена. Она от женского лица дана лингвисту. У нас всё-таки сведения о том, что Кузнецов является женщиной, в материалах дела не содержится. Поэтому, такое отношение к подписке иллюстрирует и отношение к обязанностям своим экспертным. Там предупреждена написано. Он не женщина, чтобы писать предупреждена. Мы ещё такой степени толерантности, слава богу, в государственных экспертных учреждениях не достигли, чтобы самостоятельно указывать свой пол.

Поэтому, доказательство является недопустимым.

Дальше ещё более серьёзное нарушение. Это отсутствие подписи экспертов под всеми выводами в заключении. Обратите внимание на заключение от 30 сентября 2020 года.

Требования уголовно закона таковы, что при комиссионной экспертизе эксперты подписывают только ту часть исследования, которая проводилась ими. Выводы на стр.85 давайте посмотрим. Вопросы 3 и 4. Как раз самые главные вопросы. Про угрозы.

Судья: Я помню.

Мелешко: Подписи помните?

Судья: Помню, как подписывались.

Мелешко: Помните, как подписывались? Вопросы 3 и 4 не подписаны. Подписи есть на странице предшествующей. А окончание вопросов, где есть эти фразы – они не подписаны. Где самые негативные сведения – не подписаны. А здесь, в вопросе 6 – подписаны.

Посмотрите, как наши делали. Пикалёва и Балыбердина. Всё подписано. После каждого вопроса.

А ведь эта стр.85 – она самая важная. Только здесь угрозы.здесь сформулированы угрозы. Я думаю, они не просто так не подписали. Они не подписали потому, что не были уверены в том, что действительно обнаружили угрозы. Если бы они были уверены, что там угрозы – они бы подписали. Наверное, совесть всё-таки у них возобладала. И они посчитали, что не могут слова "Будет тема – напишу. Не будет темы – не буду писать" расценить, как угрозы. И, коль скоро они не подписали заключение в этой части – мы не можем считать, что соответствующее заключение в полном объёме подписано, и этот вывод экспертами разделяется. В том числе экспертом Кузнецовым, которого мы не допрашивали.

Дальше. К ответу на вопрос о наличие в высказываниях Шевченко угроз не были привлечены эксперты-психологи. Мы назначали комплексную экспертизу. Комплексную. Мы хотели, чтобы профессионалы, и психологи, и лингвисты, изучили вопрос о наличии угроз, и ответили на него. Вопросы 3 и 4 не решались, к сожалению, экспертами-психологами.

А наши? Я всё время сравниваю, какое заключение лучше, какому отдать предпочтение. А вот наши: Балыбердина, Пикалёва, Медведева – они сделали по-другому. Они на вопрос об угрозах и требованиях проводили комплексное исследование. То есть, включали в комиссию, и психологов, и лингвистов.

Мы назначаем в московский Минюст комплексную экспертизу, а нам отвечают только лингвисты. Почему так происходит? Не понятно.

Причём, эксперты всё время ссылались на книгу "Семантика коммуникативного уровня звучащего русского языка" издательство Московского университета 2002 года. Там угроза определяется автором книги Безяевой, как побуждение, обычно высказываемое в эмоциональном состоянии говорящего. Таким образом, использование такого определения в обязательном порядке, как пояснил нам специалист Жарков, требует привлечения психолога к ответу на такой вопрос. Однако эксперты психологи устранились от ответа на него. Ну, а лингвисты не подписали вопросы 3 и 4.

"Волеизъявление и выражение желания говорящего в русском диалоге" в этой книжке на стр.483 говорится о том, что отсутствие желания говорящего совершить небенефактивное действие, если слушающий не совершает желаемое для говорящего, свидетельствует об отсутствии угрозы, даже при наличии всех признаков угрозы. Однако, лингвист Крюк, отвечая на мои вопросы, долго отвечала. Я спрашивал: установлено ли у Шевченко желание распространить про банк негативные сведения? Она сообщила, что желание не установлено.

Это как? Если вы по определению пишете, что у вас как бы желание говорящего, а сами говорите, что желание не установлено. Это свидетельствует об отсутствии угроз в том смысле, в котором говорит Безяева. А также говорит об отсутствии уголовно-правового умысла на вымогательство. А именно его волевого элемента.

Это означает отсутствие в словах Шевченко субъективной стороны преступления.

И наши эксперты, наши Петербуржцы, эксперты Минюста Балыбердина, Медведева, Пикалёва и Лаптева, проводили комплексную экспертизу. На вопрос относительно наличия или отсутствия угроз ими был дан ответ не только с точки зрения лингвистики. Но и с точки зрения психологии. И ответ этот был отрицательный. Выводы об отсутствии угроз подписаны экспертами обеих специальностей.

Учитывая, что на вопросы о наличии или отсутствии в высказываниях Шевченко угроз, региональный центр судебной экспертизы провел именно комплексную экспертизу, как предписывалось постановлением суда, то есть, использовались и синтезировались знания из разных областей науки – лингвистики и психологии – данные заключения от 4.10.2019, 31.10.2019, 30.10.2019 и содержащиеся в них сведения необходимо считать более достоверными, а исследования – более полными. И им следует отдать предпочтение при оценке доказательств.

Все сомнения в виновности обвиняемого должны толковаться в пользу обвиняемого

Я прошу применить ст.14 УПК РФ при оценке этих двух наборов сведений специальных. Потому что всё-таки. Посмотрите, какая ситуация. По нескольку месяцев эксперты пытались понять – есть ли угрозы или нет угроз? Петербуржцы сказали, что нет угроз. В Москве только две фразы нашли с угрозами. Наверное, это свидетельствует о том, что очень сложный объект для исследования. И само собой, что за несколько минут, когда в живом формате идёт речь – это может быть и языковая ошибка. Это никто не опроверг. Если эксперты так долго формулировали свои выводы.

Шевченко должен с лингвистом что ли приходить? Мы здесь просим отдать преимущество нашим специалистам. Нет там угроз. И почему-то государственный обвинитель в своей речи вообще не затронул эти доказательства? О том, что нет угроз. Обычный разговор. Я там не нахожу никаких там поползновений.

Желание Шевченко разместить негативные сведения не установлено

Дальше. На стр.55, ещё раз повторюсь, заключения от 30 сентября 2020 года говорится о том, что угроза по определению лингвиста Бизяевой – это предупреждение о желании говорящего осуществить нежелательное для слушателя действие. Но Крюк нам пояснила, что желание Шевченко разместить негативные сведения не установлено. Отсутствие желания говорящего самой Безяевой рассматривается как отсутствие такого обязательного элемента угрозы.

Причём, специалист Жарков в своем заключении 13 декабря 2020 года также указал на то, что это определение угрозы не является общепринятым (имеется в виду Безяевское определение), в том числе, потому, что определение Безяевой не дает возможности для разграничения угроз и предостережений. А также, не будучи связанным с коммуникативным аспектом речи, не дает возможности принять во внимание возможное влияние контекста.

Ну и желание или не желание. По Безяевой главный момент – желание создать негативные последствия. Поэтому, несколько слов относительно желания, как это вытекает из разговора Шевченко.

В ходе разговора 5 марта 2018 года Шевченко два раза выражает безразличное отношение относительно своих действий в случае, если банк не заключит договор:

- "Нет так нет, я не обижусь. Мне все равно" (страница 24 экспертного заключения).

- "Я не обидчивый". (там же он говорит).

Как можно было пройти мимо этих слов, подтверждающих, что у него не было желания причинить что-то в ответ на отказ банка сотрудничать? Банк не хочет сотрудничать – я не обидчивый. Неужели это говорит о желании человека причинить вред?

Или пример безразличного отношения к сотрудничеству. Вот очень хороший пример со "Сбером" в разговоре 6 марта 2018 года. Шевченко чётко на примере ситуации с этим банком показывает, что если с ним не сотрудничают, он не мстит. Знаете, какие слова? Опять эксперты не обратили внимания. А слова-то такие: "Я не гонюсь за негативом. Вот, нужно обязательно какую-нибудь гадость написать, нет" (страница 38 заключения). Опять – где анализ этих фраз в заключении экспертов?

Или, например, безразличное отношение по отношению к банку "Югра". Тоже такой пример: "Звонит Югра, мы хотим снять этот текст. Я называю 90. И думаю мысленно, откажутся, и хрен с ним" (Страница 17 заключения). Так в оригинале. Безразличное отношение.

Ну, и отсутствие побуждения. Эта фраза ключевая: "Не надо иметь ввиду это при принятия решения". Сторона обвинения всё время говорит, что Шевченко требовал что-то.

Требование – это такая форма категорическая. Нам и специалист Геккина сказала, что это категоричная форма. И все говорили. А он, наоборот, даже не побуждает. Он говорит, что не надо это иметь в виду при принятии решения.

Урок PR для РСХБ

И ещё один очень важный момент. В разговоре есть такой поворот очень любопытный на стр.22, ваша честь. Здесь нужно ваше внимание.

На странице 22 экспертного заключения приводится разговор Бетехтиной с Шевченко, и здесь они обсуждают, как же быть. Вот мы говорим здесь, что угроза не оставляет выбора тому, кому угрожают. А Шевченко смотрите, как говорит, как можно реагировать на негативные публикации: "Ну как же надо быть в этой ситуации тоже надо банку?" – женщина.

Шевченко: "Вопрос сложный, однозначного ответа не имеет. Кто-то решает, что надо позвонить, спросить, что хочет, дать то, что хочет, переманить на свою сторону, и так будет лучше. А кто-то считает – а мы выше всего этого. Пусть пишет, собака лает – караван идет. Тоже имеет право на жизнь". И чуть-чуть выше написано: "Это правильная пиар-политика не обращать внимания на таких, как я". Понимаете? То есть он в принципе отказ банка от сотрудничества и нереагирования на статьи обозначает как правильную с точки зрения пиар политику. И говорит, что каждый здесь решает для себя. Понимаете? Вот как можно говорить о том, что он угрожает? Он, наоборот, собеседнику предлагает два варианта решения, и он наоборот утверждает, что де-факто может быть ваш отказ сотрудничать и отказ – он там говорит "собака лает, караван идет" – типа. Не обращайте внимания, с точки зрения пиар правильно, собака лает – караван идет. То есть он как бы банку говорит – вот это вообще с точки зрения пиар правильно. То, что вы делаете – здесь смысл какой – с точки зрения пиара не очень правильно. Вопрос сложный. Но это не угроза. Если он сам говорит, как нужно поступать.

Экспертам по делу предоставлялись ненадлежащие объекты

Следующий момент – это то, что экспертам по делу предоставлялись ненадлежащие объекты, неустановленные факты. Я подробно не буду на этом останавливаться. Мы понимаем, что подлинные вещественные доказательства не представлялись экспертам, поэтому у меня здесь достаточно подробно здесь проведен анализ вот этой ситуации, я не хотел бы на это много времени тратить, но суть в том, что соответствующие файлы эксперты прослушивали только созданные потом кем-то другим. Вот подлинные файлы, подлинные разговоры и какие они? С учетом того, что эксперт Зубов сказал, что сейчас развиты технологии синтеза устной речи, и синтезировать можно все, что угодно. И говорить, что здесь не синтезировано я тоже, в общем-то, не могу. Это не до конца правильно. Поэтому ОРМ должно было быть проведено четко. С четкой фиксацией тех данных. Которые были получены в результате записи, с представлением этих данных экспертам. Эксперты, как мы поняли из вводной части заключения, как мы поняли из пояснения эксперта Крюк, слушали СД диски какие-то и их расшифровывали. К этим СД дискам защита отношения не имела, прослушивать их мы смысла никакого не видим, потому что нам не с чем сравнивать. У нас нет записи 6 числа нормальный, как нет и видеозаписи от 6 числа. то есть не с чем сравнивать, даже если мы их прослушаем 15 раз, эти СД диски кем-то сделаны. Но они сделаны в непроцессуальной форме, поэтому в данном случае не могут отражать результаты оперативно-разыскной деятельности, которая была проведена. Эти диски появились не в период ОРМ. Я даже подозреваю, что не в период предварительного расследования. Поэтому экспертам по данному делу предоставлялись ненадлежащие объекты и неустановленные файлы.

Об угрозах и требованиях

Ну и несколько слов в конце об угрозах и требованиях.

В словаре Ожегова "требовать" это выразить в решительной, категорической форме просьбу, распоряжение. По первому требованию, например. И второе значение – это правило, условие, обязательное для выполнения. И вот мне кажется, что когда эксперты говорили о фразе Шевченко "деньги должны поступить", они смешали второе и третье значение. Естественно то, что в договоре, в бумаге написано как обязательства, как требования, обязанности, обязанности распространителя, обязанности рекламодателя – это тоже требования, но это не те требования, о которых идет речь в 163 статье УК. В 163 статье речь идет о требовании в решительной категорической форме просьбы. А когда Шевченко обсуждает условия договора, и говорит – ну, в договоре напишем так, что до 31го деньги должны поступить – это, в общем-то. просто описание условий договора. Так 6 марта и нечего ему уже было требовать, потому что в самом начале разговора Бетехтина сказала, что условия принимаются Шевченко.

Понятие "угроза" – запугивание, обещание причинить вред. Действовать угрозами. Не бояться угроз. Лингвистическое понятие угрозы вот иное. Запугивал ли Шевченко Бетехтину? Я думаю, что нет. И Крюк чётко сказала, что желания распространить негативную информацию у Шевченко она не установила.

Ну, единственная фраза, в которой эксперты увидели эту угрозу, я на ней буквально на 2 минуты остановлюсь – "Есть тема – напишу, нет темы – не напишу". А как эту фразу препарировали эксперты? "Будет тема – будет писать". То есть понимаете – когда она обрывает фразу, можно понять ее так: "Будет тема – буду писать". Ну, вот будет тема. Давайте почитаем, как она в описании экспертов. Они написали так в резолютивной части, что, в общем-то, полностью лингвистически не тождественно тому, что сказал Шевченко. Они написали так: "Нет. Будет тема – напишу". То есть он уже утверждает, что будет тема. Понимаете? Вот эта фраза, сформулированная экспертом – "будет тема - напишу", будет тема, не волнуйтесь, напишу. Вот так можно перефразировать его доводы. А в реальности она прозвучала совершенно по-другому. "Будет тема – напишу, не будет темы – не буду писать".

Так, когда мы этот неподписанный вывод читаем, мы должны исходить из чего? Из какого толкования? Что он утверждает, что будет тема? "Нет, будет тема, напишу". Это он утверждает, что будет тема? Если это так, то что они упустили важную часть контекста – это совершенно непозволительно, я уже не говорю, что с точки зрения русского языка это недопустимо.

Поэтому, ваша честь, я здесь много анализировал, вокруг этого можно спорить, но главный довод – он очень простой. Есть состав преступления, и в этом составе преступления ключевой момент – это что угрозу нужно доказать. Что вымогатель вымогал деньги, угрожая распространением позорящих сведений. Значит, эти сведения должны быть установлены, они не могут разниться в речи государственного обвинителя, и в предъявленном обвинении. Вот этих расхождений быть не может. Это нужно устанавливать, и это нужно описывать в приговоре. И в приговоре должно быть так же, как в постановлении о привлечении качестве обвиняемого. А у нас есть и экспертизы, причём все, с одним простым ответом: что угроз распространения тех прошлых сведений, которые вменялись Шевченко, их нет. Он угрожал другим. А другие угрозы, будущие угрозы, какие они – никто не знает. Только Господь знает будущее, ваша честь. И в этом смысле не надо брать на себя эти высокие функции.

Я прошу Шевченко оправдать.