В открытом заседании Василеостровского районного суда 29 марта 2021 года прошли прения по обвинению журналиста и банковского аналитика Владимира Шевченко в вымогательстве. Представляем речь адвоката Мелешко в защиту Шевченко.

Я согласен с выступлением коллеги. Он действительно очень подробно разобрал показания потерпевшей, на которых уважаемый государственный обвинитель предлагает выстроить приговор. Показал, какие есть противоречия в этих показаниях, достаточные для того, чтобы такого приговора не состоялось.

Шевченко может быть оправдан чисто по юридическим причинам

Но я хотел бы начать с другого. Ваша честь, мы больше 2-х лет рассматривали это дело. Были эмоциональные моменты, я хотел бы попросить за них прощения, если они вызваны и моими какими-то словами или еще какими-то действиями. Вообще, 2 года – это большой срок для того, чтобы всё-таки или переосмыслить, или наоборот убедиться в правоте той или иной позиции. И надо сказать, что сегодня, по прошествии 2-х лет судебного следствия, я прихожу к тем же выводам, к которым я пришёл с самого начала. Что уголовное преследование Шевченко незаконное, что он должен быть оправдан, но немножко по другим причинам. Сегодня я попробую с вами этими причинами поделиться.

В самом начале меня в позиции обвинения возмутило, если можно так сказать, или, по крайней мере, не оставил равнодушным некий нравственный фактор. Я полагал, что большой банк, который призван кредитовать сельское хозяйство, в общем-то, должен этим и заниматься. Он не должен отлавливать журналистов, которые про него что-то пишут не то. Не должен инициировать специальные операции. Не должен общаться с полицейскими. Не должен тратиться на адвокатов и бесчисленные поездки, чтобы человека засадить в тюрьму.

С другой стороны. Шевченко – это наш, петербуржец, у которого есть семья, у которого есть дети, который всю свою жизнь связан с нашим городом. И в этом смысле он – сам одиночка, сам по себе находится – и вот его противостояние с большой корпорацией, конечно, с нравственной точки зрения представлялось такой причиной, по которой можно возвысить голос в его защиту.

Сейчас, по прошествии времени, я убедился, что он может быть оправдан чисто по юридическим причинам. И эти юридические причины я вам сейчас назову, их несколько.

Первый момент. Обвинение достаточно тяжелое. И срок, который запросил уважаемый государственный обвинитель, тоже весьма существенный. И с этой точки зрения мы бы ожидали тщательного планомерного разбора – не просто перечисления доказательств стороны обвинения, которые она, в общем-то, предъявила в самом начале судебного процесса на выходе из судебного следствия. Но мы ожидали некоего анализа позиции защиты. Анализа доказательств. Не только обличающих, но и оправдывающих обвиняемого. Но этого ничего не было. По сути дела, государственный обвинитель всего лишь перечислил доказательства, которыми он располагал и ранее. Ничего не упомянув, ни про экспертизы, и так далее.

А чтобы не писал больше

С чего начну? Начну с самого главного. Чтобы обвинить человека в вымогательстве, нам нужно установить несколько обстоятельств, исходя из 163 статьи. Это угрозы и требования. Но не просто угрозы и требования, а угроза распространения сведений, позорящих потерпевшего. Вот 252 статья УПК РФ как раз задает некий предел предъявленного обвинения. За рамки 252 статьи, за рамки предъявленного обвинения, ни государственный обвинитель, без ухудшения положения подсудимого, ни суд, постанавливая приговор, выйти не может.

И вот эти рамки обозначены следующим образом, я позволю себе процитировать. Три раза в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, и в обвинительном заключении, так описываются угрозы, которые, якобы, высказал Шевченко, цитирую: "Он (Шевченко) сопроводил свои незаконные требования высказыванием представителю "Россельхозбанка" (РСХБ) Бетехтиной, и через последнюю руководителям данного банка, угроз распространения сведений, позорящих РСХБ, выражавшихся в оставлении в открытом доступе для просмотра и распространения в сети Интернет ранее размещенных им на интернет-сайте вышеуказанных сведений, подрывающих деловую репутацию банка, и дальнейшем дополнительным их размещении".

Если мы обратимся к диспозиции ст. 163, там написано, что вымогательство можно совершать, или угрозой размещения позорящих сведений, или угрозой распространения иных сведений, способных причинить вред законным интересам потерпевшего. Вот в распространении иных сведений, которые, якобы, могут причинить вред РСХБ, Шевченко не обвинялся. А сами сведения, которые он собирался распространить, по сути дела сформулированы следователем вот таким вот образом – как дополнительное размещение уже размещенных статей и оставление в открытом доступе статей, которые он уже разместил.

Вот если мы посмотрим на то, что сегодня говорил государственный обвинитель, а я за ним попробовал тщательно записать, то он говорил уже немножко о другом. Он сказал, что Шевченко угрожал и просил деньги тем, что разместит информацию на своём ресурсе, и будет писать негатив. Обратите внимание – в будущем выражении. "Он угрожал тем, что напишет негатив". "Угрожал писать про банк негатив" – вот то, что я записал за государственным обвинителем. Деньги просил, чтобы не писать негатива. Сведения, позорящие банк, говорил уважаемый государственный обвинитель, выражаются в том, что он будет писать что-то про банк. Когда я эту речь прослушал, я сразу же себе задал вопрос: не выходит ли государственный обвинитель за рамки предъявленного обвинения?

Сначала, когда я это обвинение первый раз прочитал, мне показалось это ошибкой следователя. Что следователь не написал, что Шевченко также разместит иную какую-то информацию. Я думал, следователь просто забыл. Но потом я подумал, что это было сделано не случайно. Ведь суду необходимо установить, что подсудимый, обвиняемый в вымогательстве, угрожал именно распространением позорящих сведений. И если это не установлено, то необходимо выносить оправдательный приговор. Потому что не любая угроза достигает той степени уголовной ответственности, когда вмешательство государства в этой крайней форме принуждения оправдано, а только угроза распространения позорящих сведений. И суду надлежит установить, какие это сведения. Поэтому следователь был абсолютно прав, с формальной точки зрения, указав, что вот есть статьи и он (Шевченко) угрожал дополнительным размещением этих статей.

Это так примерно, как в разбое, ваша честь. У нас, кстати, вымогательство – это такой состав, который мы давно забыли с 90-х годов. Это, своего рода, реликт эпохи рэкета, и сейчас мы о делах по вымогательству вспоминаем очень редко. Только тогда, когда они носят заказной характер. В отношении блогера из Сочи Валова, или дело Дацышина – полномочного представителя президента в Калининградской области.

Вот если есть какая-то необходимость засадить неугодного человека за какие-то разговоры – мы вспоминаем о вымогательстве. Но так, конечно, это дела очень давние. Чтобы понять, что я имею в виду, я сейчас аналогию с разбоем проведу. Мы все знаем с институтского курса, что это нападение в целях хищения чужого имущества с применением насилия. Но с применением не любого насилия, а с применением насилия, опасного для жизни. Ну, если вдруг эту маленькую дописочку судья не устанавливает, а государственный обвинитель не доказывает, что было именно применение насилия, опасного для жизни – никакого разбоя нет. Вот точно так же происходит и с вымогательством. У нас не любое требование, даже если оно совмещено с угрозой, вдруг становится уголовным преступлением.

Ну, например, если я кому-то буду угрожать тем, что я с тобой не поздороваюсь, или расскажу, что ты пользуешься неправильной туалетной водой, или некрасиво одеваешься – это тоже вроде угрозы распространения сведений, но эти сведения не носят позорящего характера. При этом – ладно, допустим, носят они позорящий характер или нет – давайте только с процессуальной точки зрения посмотрим на вот это обвинение. Оно-то доказывается, даже если носит позорящий характер?

Но ведь сейчас государственный обвинитель говорил о другом. Он говорил о будущих сведениях. Он говорил о будущем негативе. Он говорил, фактически, о том, что Шевченко не должен писать плохо. Помните, вот вы в самом начале судебного следствия спросили Бетехтину: "А деньги-то за что"? – "А чтобы не писал больше". Вот это и есть то, чем якобы Шевченко угрожал.

Прокурор вышел за пределы предъявленного обвинения

Но, к сожалению, про будущие сведения ничего в обвинении не говорится. Поэтому я в некотором недоумении – воспринимать ли сегодняшний комментарий государственного обвинителя как изменение пределов обвинения, потому что, конечно, к этому мы не готовились. Мы готовились опровергать исключительно то, что Шевченко угрожал распространением конкретных позорящих сведений, ранее размещенных на его интернет ресурсе.

Вот эта формула, про которую я сказал, что Шевченко сопроводил свои незаконные требования угрозой распространения сведений, выражавшейся в оставлении в открытом доступе и распространении в сети интернет ранее размещенных статей – трижды повторяется, применительно к разговору 5 марта в обвинении она повторяется, дословно она повторяется применительно к разговору 6 марта и когда следователь описывает угрозы, под влиянием которых банк якобы заключил договор 13 марта, она в третий раз так же описывается.

То есть, согласно обвинению, Шевченко угрожал банку тем, что оставит в сети свои статьи. Это, цитирую, как написано, ранее размещенные сведения. И дополнительно разместит их. И слово "их" – это указательное местоимение, то есть ранее размещенных статей. На слово "их" в обвинении я прошу внимание ваше заострить. По-другому понять процитированный мною фрагмент постановления нельзя. Так как перед словосочетанием "дополнительного размещения" стоит указательное местоимение, говоря о том, что Шевченко угрожает распространением не неких негативных сведений, а конкретных существующих сведений, ранее им уже размещённых.

То есть, следственное видение обстоятельств дела, которое, как мы полагаем, и должен был поддерживать сегодня государственный обвинитель, базируется на том, что Шевченко угрожал свои статьи оставить, и их дополнительно размещать.

Но что же следует в результате судебного следствия? А в результате судебного следствия, как следует из выводов по вопросу №6, сформулированному в заключении эксперта 1-109/19 от 30 сентября 2020 года. Это экспертиза, которую у нас провели специалисты федерального регионального центра судебной экспертизы, цитирую: "В представленных разговорах в высказываниях Шевченко отсутствуют лингвистические признаки угрозы оставления в открытом доступе ранее размещенных им в сети статей о РСХБ".

Я на прошлом заседании в ходе допроса эксперта Крюк, сразу её спросил: "А дополнительно он угрожал размещать эти сведения?" Эксперт мне сказала: "Нет".

В заключениях экспертов Северо-Западного регионального центра судебной экспертизы, подготовленных по ходатайству стороны обвинения, также никаких требований и угроз не установлено.

19 марта 2021 года, ещё раз обращаю на это внимание, Крюк, эксперт-лингвист, свой вывод подтвердила. Более того, она сообщила, что Шевченко не угрожал размещением уже размещённых сведений. И со стороны Шевченко отсутствуют угрозы дополнительного их размещения. Ну, полный провал обвинения в части доказательств того, что имела место угроза распространения позорящих сведений.

Если по другим каким-то вопросам есть контраргументы – мы будем дальше анализировать эти вопросы. Есть угрозы – мы говорим, нет угроз, из заключения вот такого-то экспертного. Есть требования – мы будем доказывать, что нет требований. Провокация – нет провокации. И так далее. Вот здесь, если представить позиции обвинения и защиты, как некий фронт противостояния. Где каждому доводу обвинения, доказательству обвинения противостоит доказательство защиты. То вот в этом месте – полная брешь, куда можно провести целую дивизию, выражаясь военным языком.

Дальше. Ведь не только эксперты московские сказали, что нет угрозы распространения, дополнительного размещения сведений, уже распространенных. Сама Бетехтина, допрошенная 2 апреля 2019 года, на вопрос государственного обвинителя. Её государственный обвинитель спрашивает: "Что будет стоить, сколько и для кого?" Бетехтина сообщает дословно следующее: "То, чтобы он (то есть Шевченко) не писал. То есть он не будет писать негатив, если мы будем ему платить". На вопрос председательствующего, Ваша честь, напомню, довольно много времени прошло, "Что должен делать Шевченко по вашим договоренностям?" – "Не должен плохо о нас писать". Это её слова. Понимаете? А обвинение сформулировано по-другому. А обвинение сформулировано так, что, якобы, он торгует уже размещёнными сведениями, и угрожает их дополнительным размещением. А у нас эксперты, сама Бетехтина, да и Шевченко говорят, что этой угрозы нет.

Я напомню, Ваша честь, тот диалог, который мы давно-давно анализировали. Помните, что говорит Шевченко про свои статьи, когда Бетехтина заводит разговор об удалении этих статей? Шевченко отвечает ей очень просто: это стр. 18 заключения экспертов Минюста, там, где расшифровка. Вот женщина спрашивает, то есть Бетехтина: "А с прошлыми публикациями как быть? У вас же там всё очень плохо". Знаете, они уже поговорили про будущий негатив, и тут она так эту тему поднимает: "А с прошлыми публикациями как быть? У вас же там всё очень плохо". И что отвечает Шевченко: "Не знаю, как. Ну их почти никто и не ищет. Я же статистику смотрю".

Понимаете? То есть он не может угрожать негодными средствами. Ведь если статьи никто не ищет, это означает, что, оставаясь в открытом доступе, они не причиняют никому вред, они не являются позорящими и так далее. Нет смысла угрожать негодными средствами. Поэтому у нас здесь, у стороны защиты, здесь всё складывается, в отрицании этого обвинительного утверждения о том, что Шевченко ни в коей мере не угрожал распространением позорящих сведений.

Здесь у нас целая совокупность доказательств. У нас есть показания Бетехтиной, причем это доказательства обвинения. У нас есть показания Шевченко. У нас есть заключения всех экспертов, вот всех без исключения судебных экспертов, которые говорят, что нет прямых угроз, кто-то говорит, что нет угроз оставления в публичном доступе ранее размещенных сведений. У обвинения здесь ничего нет. Ровным счётом ничего. Да и в речи сейчас прокурор ничего на эту тему не сказал.

Дальше. Хорошо, сейчас мы определили с вами, что даже по такой маленькой процессуальной причине – невозможности выхода за пределы обвинения, Шевченко должен быть оправдан. Просто потому, что те угрозы, о которых сейчас говорил государственный обвинитель, в обвинении не предъявлены, а ранее предъявленные угрозы – они, в общем-то не подтверждены.

Сторона обвинения предлагает основываться на предположении

Но. Никто как-то, вы, конечно, обратили внимание, но вот сторона обвинения не обратила внимания, что главный вопрос и главный ответ минюстовских экспертов из Москвы – это не вопросы 3-4. Это вопрос 6. Потому что именно он касается существа обвинения. Именно он направлен на установление или опровержение обстоятельств наличия угроз распространения позорящих сведений в ранее размещенных статьях. А их там не было. Поэтому как-то мы сместились, конечно, в сторону обвинения, что нельзя было, конечно, делать, но это по ходатайству государственного обвинения экспертиза была назначена, так что претензии не к нам.

Но давайте всё равно рассмотрим эти негативные сведения. Давайте, ведь эксперты Минюста так или иначе, Московского Минюста имею в виду, они всё-таки написали, что будет угроза распространения в будущем негативных сведений. Петербуржцы остались здесь непреклонными. То есть в диалоге с Шевченко, по мнению экспертов из Москвы, из Минюста, есть угроза распространения негативных сведений в будущем. Отвечая на вопросы защиты, эксперт Крюк, вспомните, как сообщила. Я их спрашиваю на прошлом заседании: "А что это за сведения – позорящие или не позорящие?" Она сказала: "Это правовой вопрос. Но эти сведения не могут быть определены. Они могут быть представлены как в виде оценочных суждений, так и в виде утверждения о фактах. Могут, как содержать, так и не содержать информацию о совершении банком или его сотрудником правонарушений или аморальных поступков".

Какие же это сведения? Какими могут быть будущие негативные сведения? Крюк сказала: "Этот вопрос носит гипотетический характер". Что это означает, ваша честь? Это означает, что когда вы удалитесь в совещательную комнату для постановления приговора, чтобы вынести обвинительный приговор, вам нужно допустить предположение. Вам нужно допустить предположение, что негативные сведения, которыми Шевченко угрожает в будущем, ещё не сформированы. Эти сведения ещё никому не известны. Только [если] повод появится (помните: будет тема – напишу). Вот это будет что-то в будущем, когда будет – это и есть предмет. Никто о них не знает.

Но вам уже, чтобы вынести обвинительный приговор, сторона обвинения предлагает основываться на предположении. Что эти будущие негативные сведения – они будут позорящие. А можете вы на этих предположениях, подтверждённых самой экспертизой, самим экспертом Крюк, можете вы на таких гипотетических предположениях вынести обвинительный приговор? По такой статье. Тяжёлой. Суровой. С таким наказанием. Я думаю, что нет.

Прошлое не доказано, а будущее не определено

Таким образом, инкриминированная в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого угроза распространения ранее размещённых сведений стороной обвинения не доказана. Даже попытки этой не было. А негативные сведения, которые, возможно, разместит Шевченко – не определены. Ни по объёму. Ни по форме. Ни по содержанию.

При этом, я сейчас хотел бы обратить внимание, как профессионально поступили наши Петербургские эксперты. Это очень важно. Там им тоже был задан вопрос. А вот те будущие сведения, если вы найдёте там угрозы их распространения – они какими признаками обладают по содержанию? И Пикалёва, действительно профессионал, она не стала отвечать на этот вопрос. И сформулировала свой отказ. И вы это в экспертном заключении за подписью госпожи Пикалёвой, равно как и за подписью госпожи Балыбердиной, найдёте. Она сформулировала свой отказ так. Поскольку эти объекты не сформированы – они не могут быть предметом экспертного исследования.

Это значит, опять же, что, если мы вдруг, в нарушение статьи 252 [УПК РФ] переключаемся с обвинения, и как бы идём на сторону обвинения, которое смещает сейчас акцент, и говорит: защищайтесь-ка от другого. Не от угроз распространения ранее размещённых сведений. Защищайтесь теперь, говорит как бы обвинение и государственный обвинитель в своей речи. Защищайтесь теперь от того, что вы угрожали будущие негативные сведения распространять.

Сведения в будущем негативные – какие они будут?

Вот даже если мы на это пойдём, и нарушим 252 статью. И уважаемый суд будет из этого исходить, вынося свой приговор. Даже в этом случае потребуется анализ, а какие такие сведения в будущем негативные – какие они будут? Действительно ли они носят позорящий характер? Или они нейтрально негативные? Или они представляют собой оценочное суждение?

Ведь что такое нейтрально негативные сведения? Я повторю свой пример. Когда я говорил, что я считаю, что Иванов, если ты мне не заплатишь 10 рублей (или 100 рублей, или 1000 рублей) – я скажу, что у тебя плохая рубашка (или плохой галстук). Понимаете? Позорящие это сведения? Нет. Это оценочные суждения. Но они в будущем. Суд-то должен их установить – какие они?

Помните, что нам сказал специалист Жарков в допросе по инициативе защиты? Он сказал – не все негативные сведения являются позорящими. И эксперт Крюк это не опровергла. Тоже сослалась на гипотетический и предполагаемый характер будущих сведений. Напротив, пояснила, что это могут быть любые негативные сведения. Негативные – это широкое понятие. А позорящие – узкое. Не всякие негативные сведения являются позорящими. А вам предлагают на основании такого заключения вынести обвинительный приговор.

И, как я уже сказал, наши Петербуржцы, эксперты Северо-Западного регионального центра на этот вопрос ответили, что это вообще не вопрос исследования, эти будущие сведения.

Сопряжённые с требованием, угрозы комментировать что-то. Комментировать что-то. Ведь о комментариях идёт речь. Они не наказуемы. Они не достигают той степени общественной опасности, чтобы считать это уголовным преступлением.

Конечно, если не доказано, что такие комментарии будут носить позорящий характер. Не может быть признано вымогательством, например, требование, подкреплённое угрозой сообщить, что кто-то носит не изящную одежду.

В соответствии со статьёй 163 УК РФ, угрожать можно распространением только позорящих сведений. Либо иных сведений, которые могут причинить существенный вред правам и законным интересам потерпевшего. Обратимся к нашему постановлению о привлечении в качестве обвиняемого. Нет там инкриминированной Шевченко угрозы распространения сведений, причиняющих существенный вред законным интересам потерпевшего.

Менять правила игры по ходу процесса нельзя

Нам могут сказать: ну, мало ли что там в обвинении следователь написал. Но ведь обвинение действительно задаёт предел разбирательства. Оно пишется для обвиняемого. Менять правила игры по ходу процесса нельзя. Когда что-то вдруг обвинение не может доказать. Какие-то обвинительные утверждения оказываются погребены под бременем их же доказательств. Менять эти правила игры нельзя. Таков наш уголовно-процессуальный кодекс.

Я не буду долго говорить, но это нарушает и статью 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. Потому что право знать о предъявленном обвинении тесно связано с правом подготовки к суду. Мы не готовились защищаться относительно распространения в будущем негативных сведений. Мы готовились защищаться исключительно от того, что подзащитному Шевченко инкриминировали угрозу оставления в открытом доступе ранее размещённых сведений.

Для нас самих это большая неожиданность, что вдруг, на третьем году дело приняло такой оборот, что государственный обвинитель в своей речи вдруг говорит нам о том, что выходит за рамки предъявленного обвинения.

Лояльность к рекламодателям – это нормально?

Тем не менее, право давать или не давать негативные комментарии (а именно это является предметом торга между Шевченко и Бетехтиной) – это естественное право журналиста. Которым тот вправе воспользоваться. В том числе и за плату. Журналисты государственных изданий получают заработную плату, находясь в русле заданной редакционной политики. В СМИ есть подразделения, отвечающие за работу с рекламодателями и клиентами.

Помните, Триндюк мы допрашивали в самом начале судебного следствия? Я тогда ей поставил вопрос: "Скажите, пожалуйста, а лояльность к рекламодателям на информационном рынке – это нормально или нет?". И она сказала, что, в общем-то, такое деловое обыкновение в Санкт-Петербурге имеется. Это сказала свидетель Триндюк.

Значит ли это, что можно торговать ценностями профессии? Значит ли это, что журналист может получать деньги, и на что-то не реагировать? Я этого не говорю. Но я хочу сказать. И это очень важно. Может быть, это самый важный вопрос в этом деле. Это вопрос этический. Это вопрос журналистской этики. Может быть, этические нормы, может быть, Шевченко и нарушил. Хотя, по словам Триндюк – это деловое обыкновение в Санкт-Петербурге. Да и естественно. Ведь РСХБ обращался к таким уважаемым изданиям, как "Город 812", "МК в Питере". То есть, все эти уважаемые издания тоже, видимо, готовы были размещать соответствующую информацию, и не писать плохо о банке. Но это вопрос этический.

А нам предлагают этический вопрос "Может журналист так делать или нет?" разрешить уголовно-правовыми методами. Мне всё-таки представляется, что журналистика сама разберётся. Не нужно здесь скальпелем. Ту операцию, которую нужно проводить скальпелем путём обсуждения в самом журналистском сообществе "Можно так делать или нельзя – не писать негатив про рекламодателя?". Чтобы разобралось само сообщество.

Но надо сказать, что само сообщество этическую оценку действиям Шевченко уже дало. И эту оценку вы можете увидеть в нескольких поручительствах, которые давали уважаемые в этом сообществе люди. Это руководитель "Коммерсанта" в Петербурге Андрей Ершов. Это известный журналист Шароградская. И известный владелец информационных ресурсов Разорёнов. Они признали, что Шевченко преследуется, как журналист. Что он, как журналист, нуждается в помощи сообщества. Сообщество само разобралось. Не обязательно это всё доводить до уголовного преследования.

Здесь действительно есть очень серьёзный вопрос. О нём нужно сказать. О нём, конечно, нужно сказать. Если СМИ принимает какие-то рекламные контракты – оно это делает для чего? Чтобы тот, кто даёт рекламу – мог продавать свои услуги. То есть, способствовать увеличению продаж. Выручки этого предприятия. Но вместе с тем вдруг начнёт писать о нём плохо. То есть, эти продажи как бы опять уменьшатся. То есть, есть некий конфликт. Есть некий конфликт между этими двумя ипостасями.

Как этот конфликт нужно разрешать? Это уголовный суд должен делать? Или это должно делать сообщество?

Будет тема – буду писать. Не будет темы – не буду писать. А это нормально?

Эксперты минюстовские из многочасового разговора нашли угрозу в разговоре 5 марта только в одной фразе: "Будет тема – напишу". Но они поставили точку. А мы все знаем, что дальше [звучит]: "Не будет темы – не буду писать". [Полностью] звучит так.

Давайте уберём Шевченко. Давайте просто представим себе любого журналиста, который следует тем деловым обыкновениям, о которых говорила Триндюк. И представим, что к нему обращается банк. Проведём небольшой мысленный эксперимент. И представим, что к нему обращается банк, и говорит: "Будете размещать мою рекламу?". "Будем". Это лояльность подразумевает? Подразумевает. Банк продолжает: "А если я не буду размещать рекламу? Будете про меня писать?". И журналист любой скажет: "Будет тема – буду писать. Не будет темы – не буду писать".

Вдруг мы берём Шевченко, и в эту роль обычного идеального журналиста, у которого ничего в сознании умысла плохого нет, и вдруг переносим. И получается, что неважно для нас – Шевченко или какой-то другой журналист на рынке Санкт-Петербурга действует в таких условиях. Мы судим не человека. Мы судим некий конфликт обязанностей. Обязанностей перед рекламодателем. И обязанностей журналиста. Здесь два социальных статуса друг другу противоречат. Сложный этический конфликт. И не важно, кто здесь будет. Диалог будет всегда одинаков. Всегда на вопрос какого-нибудь рекламодателя: "А будете про нас писать, если я рекламу не буду давать?". Все получат одинаковый ответ: "Будет тема – напишу. Не будет темы – писать не буду".

Это будет одинаковый ответ, независимо от того, это говорит Шевченко, это говорит Разорёнов, кто-нибудь ещё. Мы судим не человека. Мы судим этический конфликт.

Хорошо. Может быть, Шевченко настолько с этической точки зрения негодяй, что его только за этические дела нужно осудить. Он хочет денежки получать, и не реагировать на какие-то информационные поводы. Но он ответил, как он будет поступать с точки зрения этической проблемы в обществе. На стр.88 экспертного заключения приводится фрагмент его разговора с Бетехтиной. Вот гипотетическая ситуация, которая там описана. Шевченко говорит: "Вот мне звонит "Бизнес-ФМ", и спрашивает: "Как РСХБ?". А я отвечаю: "А у меня конфликт интересов". Мы знаем, что вот в этой гипотетической ситуации он не будет, как некие (я не утверждаю, "Пригожинские" – плохое слово), которые пишут чернуху. Он, по крайней мере, говорит: "Я обществу скажу, что у меня конфликт интересов". То есть, он вот таким образом эту этическую проблему, эту проблему статусов, для себя решает.

Ещё раз. Мы не можем человека осудить только потому, что приемлемые социальные роли, и роль распространителя рекламы, и роль журналиста – они совпали в нём одном. Мы его не можем за это судить. Потому что любой другой исполняющий эти приемлемые социальные роли на вопрос: "А вы о нас будете писать, если мы не будем рекламу давать?", любой бы ответил: "Будет тема – напишу. Не будет темы – не буду писать.

Что есть позорящие сведения с точки зрения объективной?

Конечно, можно пренебречь ст. 252 [УПК РФ]. Если это случится. Можно сказать, что эти негативные сведения – суд сам определит эти сведения. Хотя они будут в будущем. Какая тема [будет] – никто не знает. Но позорящие они будут с точки зрения банка. И здесь мы переходим к классической проблеме в вымогательстве, которая существует уже не один десяток даже лет – какие это позорящие сведения? С точки зрения объективной? Или с точки зрения субъективно?

Нам здесь всегда банк пытался навязать некую точку зрения относительно того, что главное – чтобы банк воспринимал, что эти сведения являются плохими, негативными для банка.

Кстати, интересно у прокурора прозвучало: Шевченко, дескать, будет писать материалы, которые повлекут отток клиентов. Угроза распространения информации способна оказать влияние на потенциальных потребителей. Это тоже очень мало имеет общего с позорящими сведениями. Может быть, и может. Но значит ли это, что сведения позорящие? Нет, не значит. Вот здесь и есть отход гособвинителя от пределов обвинения.

Возвращаюсь к теме объективного и субъективного в позорящем. Раньше считалось, что главное, чтобы для потерпевшего сведения, которые хочет разгласить виновный в вымогательстве, считались для него лично позорящими. Без объективного. Пример студентам приводят. У мальчика выкрали дневник с личными записями. И вымогатель у него книжки требует из библиотеки отца. Классический пример. Там ничего плохого не было сказано. Юношеские переживания. Но это было для него так важно, что книжки он носил. Это классический случай, когда с субъективной точки зрения определяются позорящие сведения. А как сегодня?

А сегодня несколько по-другому. В действующем уголовном правоприменении, воплощённом в пункте 12 постановления пленума Верховного суда "О судебной практике по делам о вымогательстве" реализован так называемый объективный характер позорящих сведений. И в научной литературе эта точка зрения поддерживается. В том числе и в комментариях к уголовному кодексу под редакцией В.М. Лебедева. И изложена эта точка зрения в комментариях в пункте 12 соответствующего постановления.

Что пункт 12 нам говорит? Под сведениями, позорящими потерпевшего или его близких, следует понимать сведения, порочащие их честь и достоинство, или подрывающие их репутацию. Например, данные о совершении правонарушения, аморального проступка. При этом, не имеет значения, соответствует ли действительности сведения, под угрозой распространения которых совершается вымогательство.

Я цитирую, что написано в комментариях под редакцией В.М. Лебедева. В указанном определении использован объективный критерий определения сведений, как позорящих. Они должны представляться такими с позиций общественной морали, а не только самого потерпевшего.

Итак, мы поняли, что то, как воспринимает сам потерпевший сведения, распространением которых угрожает виновный – это не имеет ровным счётом никакого значения для того, чтобы квалифицировать действия обвиняемого. Нужно, чтобы с позиций общественной морали сведения, распространением которых угрожает обвиняемый, были позорящими. И примеры здесь приводятся.

Неустранимые сомнения необходимо толковать в пользу обвиняемого

Здесь мы, конечно, ваша честь, хотели бы, чтобы вы, помимо того, чтобы истолковали в совещательной комнате доказательства в нашу пользу, чтобы применили ст.14 УПК РФ к этим обстоятельствам. Ст.14 говорит, что если между стороной обвинения и стороной защиты по какому-то вопросу, подлежащему доказыванию, возникает спор, рождающий неустранимые сомнения, то эти неустранимые сомнения необходимо толковать в пользу обвиняемого.

Здесь у нас спор о том (помимо ст.252) – вот эти будущие сведения, они какие? Позорящие или не позорящие? Защита представила доказательства, что вообще невозможно определить, какие они. Они просто негативные. И, поскольку защита представила такие доказательства. А сторона обвинения ровным счётом ничего не высказала относительно характера этих сведений. То мы и просим применить ст.14 УПК РФ к этому утверждению. Хотя оно, на мой взгляд, про будущие сведения выходит далеко за рамки предъявленного обвинения.

Что есть позорящие сведения с точки зрения уголовного закона?

А теперь я перейду к анализу того вопроса – что же такое позорящие сведения с точки зрения уголовного закона? И имеет ли это какое-либо отношение к нашему делу?

Для того, чтобы определить, угрожал ли Шевченко распространением сведениями о совершении потерпевшим чего-либо, противоречащего общественной морали и праву. То есть, реализовано ли в этих угрозах распространения сведений объективный критерий. Сторона обвинения должна была установить содержательный характер предполагаемой к распространению информации. Нельзя назвать что-то позорящим, если не знаешь, что. Обзову то, не знаю, что.

По сути дела, государственный обвинитель это и просит сделать. Я не знаю, какие будут темы. Давайте считать, что будет он распространять позорящие сведения. Это предложение, содержащееся в речи государственного обвинителя, мы разделить не можем.

Повторюсь, что по смыслу ст.163 УК РФ, угрожать можно только распространением сведений о фактах. Ложных или правдивых. Как следует из примера Верховного суда о совершении правонарушения или аморального проступка. Однако, не доказано, что Шевченко, осуществляя дальнейшее размещение публикаций негативного характера, как считали эксперты, угрожал распространением именно сведений о фактах. А не оценочных суждений. Которые, хотя и имели некую негативную направленность. Однако представляли бы собой право на выражения мнений, защищённое ст.29 Конституции РФ и ст.10 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.

Что есть позорящие сведения с точки зрения русского языка?

Остановлюсь подробнее, почему не оценочное суждение, а именно сведения о фактах должны считаться позорящими. Основные словарные значения глагола "позорить" – это оскорблять чью-либо честь, достоинство; распространять бесчестящие кого-либо слухи. А слухи в словаре Ожегова определяются, как молва, известие о ком-нибудь, о чём-нибудь. И дальше замечательная оговорка у Ожегова – обычно ещё ничем не подтверждённые.

Самая важная вот эта оговорка. То есть, сами слухи (в том числе бесчестящие) имеют важное свойство – быть или не быть подтверждёнными. А подтверждённость – это всегда свойство сведений о фактах. И разъяснения Верховного суда относительно позорящих сведений также основываются на этом подходе.

Повторно процитирую пункт 12 постановления пленума Верховного суда №56 "О судебной практики по делам о вымогательстве". Там написано так: позорящими являются сведения порочащие часть и достоинство. Но понятие порочащие тоже в пленумах раскрывается. Оно раскрывается в пункте 7 постановления пленума [Верховного суда] №3 от 24 февраля 2005 года "О судебной практики по делам о защите чести и достоинства". Что там написано? Цитирую: порочащими являются сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства; совершении нечестного проступка; неправильного, неэтичного поведения в личной, общественной, политической жизни; недобросовестности при осуществлении производственно-хозяйственной и предпринимательской деятельности; нарушении деловой этики или обычаев делового оборота, которые умаляют честь и достоинство гражданина, или деловую репутацию юридического лица.

Что есть позорящие сведения о юридическом лице?

Конечно, это вообще отдельный вопрос. Это правовая лакуна. Это серая зона. Можно ли вообще позорящие сведения разместить о юридическом лице? Ведь позорящие – это бесчестящие. А честь – это всегда принадлежность персоны, индивидуальная принадлежность физического лица.

В данном случае никаких доказательств представления о наличие чести у РСХБ нам стороной обвинения не представила. Поэтому, опять же, предполагать, что у РСХБ есть честь – это не совсем правильно. Никто её не видел. Никто её не щупал. Никто её в качестве вещественного доказательства не прикладывал. Поэтому и говорить, что можно её чем-то позорить, или бесчестить РСХБ – это вопрос, который требует буквального толкования уголовного кодекса.

Мы не политики. У нас юридическая работа. Законодатели принимают соответствующие уголовные нормы. Мы их всего лишь применяем. И самое правильное – это буквально применять закон. Конечно, если такое толкование не приводит к абсурду. Это называется золотым правилом английского толкования. Если толкование буквально не приводит к абсурду – применяй буквальное толкование.

К сожалению, это не сделал следователь. А он должен был сказать, применяя словарный метод, о котором рассуждала эксперт Крюк: позорящие – это порочащие, затрагивающие честь. Чести вроде как и нет у юридического лица. Так нужно толковать закон. Но у нас всё толкуется очень резиново. Статья 163 скоро станет похожа на статью 159. Точно такую же резиновую, всеобъемлющую. Пятое колесо в телеге.

Верховный суд не случайно об этом говорит. И Верховный суд в пункте 12 постановления пленума "О судебной практики по делам о вымогательстве" делает важное дополнение. Он говорит: не важно, соответствует ли распространённые сведения действительности. Он, по крайней мере, задаёт ракурс этих фактов. Действительные, не действительные. Но это сведения о фактах.

И действительно, если мы подумаем. Если я говорю, что кто-то плохой, кто-то, на мой взгляд, не компетентный. Это всего лишь моё мнение. А вот позорящие – это кто-то что-то совершил нехорошее. Мы все знаем устойчивую практику, когда кто-то, допустим, потерпевшая требует деньги, сообщая своему сожителю о том, что она обратится [в полицию] с заявлением об изнасиловании. Она сообщает конкретный факт. Он не в будущем находится. Его можно верифицировать. У этого факта имеется время, место, способ. Она это всё отразит в заявлении о преступлении. Факт индивидуально конкретизирован.

Что в будущем напишет Шевченко?

А вот эти будущие темы – это спекуляция. И на этих спекуляциях вас попросят вынести обвинительный приговор.

Итак, под порочащими сведениями понимаются утверждение о факте. А оценочные суждения порочащими быть не могут. Поскольку представляют собой субъективное мнение автора, не связанное с сообщением сведений о совершении тех или иных общественно порицаемых действиях.

То есть, для установления состава вымогательства суду необходимо проверить, в какой форме выражены негативные сведения, которые, якобы, угрожал распространить Шевченко. В связи с гипотетическим и предположительным характером этих сведений такая проверка невозможна.

Я очень много иду в своей речи на уступки государственному обвинению. Я как бы принимаю те тезисы, которые в принципе приняты быть не могут. Чтобы просто показать слабость обвинительного контента.

Если обратиться к ранее опубликованным сведениям. Сделать такую экстраполяцию. Что писал Шевченко раньше? И будем исходить из предположения, что он в будущем примерно то же самое напишет. Ну, допустим. Только допустим. Так вот, если это сделать, то мы должны обратиться к ранее опубликованным сведениям, форму которых оценивали эксперты СЗРЦ Минюста РФ в ряде экспертиз, назначенных по ходатайству стороны обвинения.

Из них можно увидеть, что уже опубликованные Шевченко статьи в подавляющем большинстве случаев содержат, либо предположения, либо оценочные суждения. А не утверждения о фактах. К числу таких экспертиз относится экспертное заключение Балыбердиной, Пикалёвой, Раскиной. Практически по всех из них установлены оценочные суждения Шевченко. Или предположения.

РСХБ считает информацию о своих убытках позорящей информацией?

Есть одно исключение, которое проходит рефреном относительно всех статей. Утверждение об убытках банка – это утверждения о фактах. Утверждение об убытках банка даже эксперты Минюста нашего Петербургского совершенно правомерно, оснований не соглашаться с этим доводом нет, отнесли к утверждением о фактах. Но данная информация об убытках опубликована самим РСХБ. Мой коллега очень подробно говорил – какие это убытки, и где эта информация опубликована.

Угроза размещения уже публичной информации в силу закона – это нелепость. Отчётность сдаётся как раз для того, чтобы там отражать убытки или прибыли. Это свойство отчётности публичной корпорации – быть доступной широкому кругу людей. Поэтому, такой угрозы быть просто не может. Эту информацию сам РСХБ разместил.

У нас публичная информация, если она позорящая – что, банк о себе позор опубликовывает? Если он считает информацию об убытков таковой. Хотя я не считаю, что это позорящая информация. Информация об убытках – это всего лишь информация об убытках. По какой причине они образовались – это другой вопрос. Но Шевченко никаких утверждений и не делал, по какой причине убытки образовались.

А то, что убытки – у нас РСХБ кредитует сельское хозяйство. Отрасль эта была до недавних санкций убыточной. Понятно, что если ты кредитуешь убыточную отрасль – ты получаешь убытки. Если бы Шевченко просто интерпретировал отчётность? Но он не интерпретировал. Мы эту отчётность с вами видели. Там убытки стоят в графе отчётности. Поэтому, он здесь ничего не интерпретировал. Он говорил, как есть. И в этом смысле эта информация никак не может быть предметом угроз.

Анализируя уже состоявшиеся статьи Шевченко, в которых он главным образом выражал своё субъективное мнение – у нас нет почвы для вывода, что в будущем он сместил бы эти акценты с высказывания оценочных суждений в сторону утверждения о фактах. То есть, распространял бы порочащие сведения.

Впрочем, любые предположения о будущих негативных сведениях так и должны оставаться предположениями, на которых не может быть постановлен обвинительный приговор.

Ловить хайп – это теперь уголовное преступление?

Дальше я хотел бы ещё следующее обвинительное утверждение из обвинения процитировать. В обвинении говорится, что подсудимый пишет негативные статьи, чтобы создать условия для дальнейшего шантажа РСХБ. То есть, по мнению государственного обвинения, Шевченко для того и писал статьи негативного свойства, чтобы к нему обратился РСХБ.

Если выдвигать такое утверждение, это требовало бы от государственного обвинителя анализа диалогов. Где Шевченко рассказывает, почему он соответствующие статьи пишет. На стр.13 заключения комплексной комиссионной экспертизы от 13 сентября 2020 года приводится следующая фраза Шевченко: "Ничего хорошего не пишу в принципе. Не работает. Не интересно. Никому не интересно. Ни читателю, ни мне, ни банкам". На стр.16 он тоже описывает, почему пишет негатив. Не чтобы [банки] вышли на встречу с Шевченко. А потому что ему это не интересно. И читателям не интересно. Никто ничего хорошего не читает. Почему у нас сейчас по новостям одни убийства, драки, выстрелы, и т.д.? потому что людям, видимо, не интересно смотреть другое. Поэтому, и показывают насилие и прочее. Это интересно.

Но это рынок. Мы в нём живём. Вынуждены ориентироваться на эти условия. Дальше его цитата, как он объясняет размещение негативных статей (стр.16 заключения). Цитата: "В 2007 году у меня стали появляться подозрения, что в мире что-то происходит. Я начал у банкиров спрашивать. А они – всё хорошо. И вот я с 2008 по 2014 годы копал-копал-копал, и пришёл к неутешительным выводам". И дальше написано, как всё плохо. И также говорит: "Я хайп ловлю".

Дешёвая слава – это, конечно, плохо. С нравственной точки зрения. Но плохо ли это с уголовной точки зрения? На этот вопрос вам предстоит дать ответ. Как относиться к таким обвинительным утверждениям? Когда сам разговор говорит о другом.

===

Продолжение:

"Суть уголовного дела против Шевченко: "А чтобы не писал больше". Часть 2"

"Суть уголовного дела против Шевченко: "А чтобы не писал больше". Часть 3"

Также читайте: "Выступление в прениях адвоката Манылова в защиту Шевченко: "Покупка лояльности" была признана недостаточно эффективной".