После недавнего ареста нескольких девушек (журналистка Александра Баязитова, пиарщицы Ольга Архарова и Инна Чурилова), и изучения фактов, что вскрылись сразу после арестов, появилось обоснованное подозрение, что кое-кто в одном государственном банке (банк занимается оборонкой) обиделся на тексты в телеграм-каналах про банк и про себя. И решил примерно наказать обидчиц с использованием уголовного кодекса.

Ну, а поскольку это банк, то статья выбрана соответствующая. У полицейских любимая статья для наказания журналистов – 228 (вспоминаем дело Ивана Голунова). У чекистов – 275 (вспоминаем дело Ивана Сафронова). А у банкиров и бизнесменов – 163.

Особо следует отметить, что соответствие фактов (изложенных девушками в текстах) действительности никакого значения не имеет. Это могут быть абсолютно правдивые тексты. До последней запятой.

В случае с банком, примерная схема может быть такой: одну из девушек приглашают обсудить коммерческое сотрудничество. Желательно долгосрочное. Если сумма обсуждаемого контракта вдруг оказывается меньше 1 млн рублей, то в ходе разговора представитель от банка провоцирует увеличить сумму контракта так, чтобы она обязательно превысила 1 млн рублей. Зачем? Таким нехитрым способом журналиста подводят под часть 3 ст.163 – вымогательство в особо крупном размере. Это уже особо тяжкая статья. Она предусматривает от 7 до 15 лет лишения свободы. Все встречи проходят под контролем сотрудников полиции, и аккуратно записываются. Запись этого разговора и ложится в основу будущего уголовного дела.

При рассмотрении меры пресечения по части 3 ст.163 речь будет идти только об аресте. Никакие доводы обвиняемых и их адвокатов приниматься во внимание не будут. Никакие заболевания, пожилые родители, малолетние дети. Ничего. У следователя и прокурора на всё есть три непробиваемых аргумента: может скрыться, может повлиять на свидетелей, может продолжить заниматься преступной деятельностью.

Перечисленные выше девушки будут сидеть долго. Следствие, как правило, никуда не спешит. Вообще никуда. На будущих продлениях меры пресечения следователь будет говорить об особо сложном деле, о необходимости допросить множество свидетелей, о необходимости проведения большого количества сложных экспертиз. Эксперты тоже никуда не спешат. У них там вообще большая очередь. В общем, на этапе следствия – минимум год. Потом суд. Который тоже никуда не спешит. Это ещё год. Минимум.

Если адвокаты будут большими профессионалами, а оперативники со следователем, наоборот, халтурщиками – в суде будет выявлено множество фальсификаций и подлогов. Тогда можно будет рассчитывать выйти из зала суда, как это называют в соответствующих кругах, "за отсиженное". Ибо сложившаяся в России система своих не сдаёт. Даже в случае наличия в действиях оперативников и/или следователя признаков должностных или даже уголовных преступлений. В лучшем случае отдел оперативников могут расформировать. Чтобы скрыть улики. В худшем случае кого-то уволят. И всё. А девушки всю оставшуюся жизнь будут ходить с клеймом вымогателей.

Это я всё описал на основе собственного горького опыта, если кто не понял.

В общем, последний оплот свободы слова в России пал. Власть с удовлетворение может констатировать, что внутри России не осталось не подконтрольного ей информационного пространства. Как теперь работать в России журналистам? Учить Эзопов язык? Вообще ничего не писать на острые темы? Не знаю.

P.S.: кстати, уголовное дело в отношении Александры Баязитовой, Ольги Архаровов и Инны Чуриловой в очередной раз выявило странное отсутствие корпоративной солидарности в журналистском сообществе. Никому нет никакого дела до того, что очередного коллегу посадили в тюрьму за слова. По большому счёту, российские журналисты сплотились единым фронтом отстаивать свои права лишь однажды – в деле Ивана Голунова. И всё. Все остальные случаи проходят под лозунгом "Моя хата с краю". Кажется, журналистское сообщество забыло известное высказывание Мартина Нимёллера: "Когда нацисты пришли за коммунистами, я молчал, я не был коммунистом. Когда они пришли за социал-демократами, я молчал, я не был социал-демократом. Когда они пришли за членами профсоюза, я молчал, я не был членом профсоюза. Когда они пришли за евреями, я молчал, я не был евреем. Когда они пришли за мной, уже не было никого, кто бы мог протестовать".

Когда придут за вами, коллеги, кто за вас заступится?